Женщины, жемчуг и Монти Бодкин - Пэлем Вудхауз

— Я знал, что особо надеяться не на что, — сказал он. — Только что заходил к этой Миллер. Ни у кого ничего нет, а мне надо хорошо питаться! Помнишь, я тебе говорил: «Не женись на женщине, у которой есть дочь?» Могу повторить. Знаешь, что придумала моя падчерица? Посадить меня на диету!

— Не может быть!

— Может. Еще как может! Она говорит, я слишком толстый. Ты бы назвал меня толстым, Бодкин?

— Ни в коем случае. В меру упитанным — да.

— А она говорит, я жирный.

— Врезать бы ей как следует!

— Конечно, но кто на это решится?

— Да, вы правы. Это нелегко.

— Очень трудно. Ты когда-нибудь пытался врезать девице из колледжа?

— Нет.

— И не пробуй. Что ж, придется молча страдать. Ты помнишь, на обед был баварский крем?

— Да. Очень вкусный.

— Мне и попробовать не дали. А эти пирожки? Я на них только смотрел. Мне дают диетический хлеб. Ты его ел?

— Не припомню.

— Если бы ел, припомнил бы. Чистая промокашка.

— А вы не могли бы настоять на своем?

— Женатые мужчины не настаивают. Ладно, Бодкин, пойду-ка я спать. Хотя черта с два уснешь на пустой желудок. Спокойной ночи.

Не прошло и трех минут после того, как ушел недокормленный посетитель, и дверь снова открылась. Монти не ожидал, что его спальня станет местом паломничества.

На сей раз то была Санди. Она несла блюдо с баварским кремом, о котором так выразительно говорил Лльюэлин.

2

Как мы уже говорили, когда люди встречаются, они обмениваются любезностями, и Монти легко бы нашел, что сказать, поскольку его посетительница была на удивление мила. Однако внимание его приковал баварский крем. Он собирался обсудить этот десерт, но Санди сказала:

— Ты еще не лег? Хорошо. Пошли.

— Куда это «пошли»? — спросил Монти.

— К Лльюэлину. Отнести ему вот это.

— Это?

— Да. Ему не дали за обедом.

— Он мне говорил.

— Ты его видел?

— Он только что ушел.

— Заходил в гости?

— Просил поесть.

— Бедняжка. У тебя, конечно, ничего не было?

— Да.

— Ну, тогда он еще больше обрадуется. Пошли.

— Зачем я нужен?

— Будешь меня морально поддерживать и прикрывать, если мы кого-нибудь встретим.

— А мы можем кого-нибудь встретить?

— Все бывает.

— Что ж мы тогда скажем?

— Я скажу, что у меня мышь и я попросила тебя найти мне кошку. Или лучше, я услышала соловья и позвала тебя послушать?

— Нет, хуже.

— Ты так думаешь?

— Мышь и только мышь. Но как ты объяснишь этот крем?

— Будем надеяться, они его не заметят.

Пока они спускались по лестнице, Монти был задумчив. Недавно он размышлял о Гертруде. Сейчас он думал о Санди, и удивлялся новой, неведомой стороне ее характера. Он не ожидал от нее такой многосторонности. Одно дело

— стенографировать, он знал, что тут она мастер и совсем другое — спасать людей от голода баварским кремом, да еще ночью. Он честно признавал, что сам бы на это не решился. А она решилась, не ради себя, не ради карьеры, просто по доброте сердца, чтобы спасти ближнего этим самым кремом.

Он не знал, что она такая добрая. Конечно, он хорошо, по-братски относился к ней, но ему в голову не приходило, что в ней есть такие глубины. Значит, братских чувств тут мало, их надо подкрепить почтением и восхищением. Он вспомнил о человеке, которого она любит, и понадеялся, что тот достоин ее.

Они пришли на третий этаж, тихо постучались и увидели голову Айвора Лльюэлина. Его лицо, мрачное поначалу, при виде подноса расцветилось как в цветном кино.

— Что?! — выговорил он. — Что-что-что?

— Это вам, — ответила Санди. — Как видите, ложка прилагается. Ну, мне пора.

Как истинная герл-скаут она не требовала благодарностей за сегодняшний подвиг. Ей хватило того, что она добавит в мир радости.

— Спокойной ночи, — сказала она и исчезла, как всегда — мгновенно.

Монти собрался было последовать за ней, но его остановила тяжелая рука, опустившаяся ему на плечо.

— Не уходи, — сказал Айвор не совсем внятно, так как рот его был зпбит кремом. — Надо поговорить.

Он усадил Монти в кресло, а сам встал рядом, словно отец, решивший потолковать с любимым сыном. Монти показалось, что сейчас он заговорит о некоторых сторонах жизни, и уже собрался сказать, что он и так все знает о птичках и пчелках, но Лльюэлин начал так:

— Вот, ты терзался у Баррибо из-за одной девицы. Расскажи мне о ней. Ты говорил, что ее отец не позволит тебе жениться, пока ты не проработаешь целый год. Что за глупая идея!

— Глупее некуда.

— Он, должно быть, полный дурак.

— Вот именно.

— Человеку такого сорта я бы не доверил даже вестерн класса Б. Так расскажи об этой девушке, Бодкин. Какая она?

— Вы ее видели на пароходе.

— Не помню. И вообще, я не про вид спрашиваю. Какой она человек?

— Такая, знаете, свежая. Много гуляет.

— Среди цветов, да? Этот тип?

— Не совсем. Она такая… ну, энергичная. Играет в хоккей.

— А, любит коньки!

— Нет, английский хоккей — на траве. Она хорошо играет. Входит в сборную Англии. Потому она и была на пароходе.

— А, вспоминаю. Мясистая, с большими ногами.

Монти вздрогнул. Он знал, что Лльюэлин человек прямой, это все знали на студии. Да, тот называл вещи своими именами, но вещи, и своими, а не Гертруду — мясистой девушкой с большими ногами.

— Я бы так не сказал, — холодно заметил он.

— А я бы сказал, — не сдался Лльюэлин. — Похожа на мою первую жену. Выступала с атлетическими номерами. Я был тогда совсем молодой, и жутко влюбился. После женитьбы она ушла со сцены и так растолстела, что еле могла встать. Вполне обычное явление с девицами такого типа. Вот эта, твоя, бросит хоккей — и пожалуйста! Но я не поэтому советую тебе дать ей под зад.

— Под зад? — удивился Монти. — Это вы мне советуете?

— Именно. «Привет» — и все, хватит. Никогда не женись на тех, кто ставит условия. Так было со мной в Уэллсе, там я влюбился в школьную училку. Знаешь, какое она поставила условие?

— Нет.

— Никогда не догадаешься.

— Куда мне!

— Она сказала, что не будет иметь со мной дела, пока я не освою великую английскую литературу. Сам понимаешь, училка. Английская литература, легко сказать! Шекспир, Милтон, сам знаешь, как их там… ну, ты знаешь. А главное, она ставила условия.

— Что же вы сделали?

— Учился, чуть не умер, даже стал их, гадов, различать, и вдруг смотрю

— не хочу я на ней жениться! Видеть ее не мог. Ну, сбежал в Америку, стал работать у Джо Фишбейна, он тогда был большой шишкой, и наконец, открыл секрет успеха. С тех пор я назад не оглядывался. Старик мне был как отец. В общем, считай, мне повезло, Бодкин, но ведь не может всем и всегда везти. Потому я тебе и советую, держись подальше от тех, кто ставит условия.

— Это не она, это отец.

— Какая разница! Она согласилась с ним, да? Нет, Бодкин, нельзя связываться с попугаем, который повторяет за папочкой. Жениться тебе надо на Санди Миллер. Вот это —ангел. Можно сказать, с риском для жизни приносит мне баварский крем. Подумать страшно! Поймай ее Грейс…

Он остановился, и Монти заметил, что ему действительно страшно. Собственно, он и сам испугался. Предположение Лльюэлина просто потрясло его.

— Она уже в кого-то влюблена, — запинаясь, произнес он. — Ради него приехала в Англию.

— Не знал, не знал. Это она тебе сказала?

— Да.

— Может, ты ее не понял?

— Понял.

— Жаль. А что он хоть за тип?

— Не знаю.

— Надо узнать. Мы не можем допустить, чтобы такая хорошая девушка досталась кому попало. Господи, а вдруг он киноактер? Надо будет точно проверить. Который час?

— Не знаю.

— Во всяком случае, поздно. Тебе пора. Выметайся, Бодкин. Спокойной ночи.

Монти ушел, но не лег спать. Он спустился вниз, открыл дверь на улицу и, стоя на крыльце, стал слушать соловья, о котором упоминала Санди. У того была очень длинная программа, зато прекрасный голос. Наконец соловей умолк, то ли для того, чтобы отдохнули связки, то ли для того, чтобы вспомнить, какая песня идет следующей. Повсюду воцарилась тишина.

Есть что-то успокаивающее в атмосфере сельского дома ранним утром, когда все тихо; но только когда все тихо. Если же вы стоите, пытаясь впитать покой всеми порами, а какой-то грубый голос говорит вам «Замри», и в ваше солнечное сплетение упирается дуло тридцать восьмого калибра, эффект обычно испорчен.

Именно это произошло с Монти Бодкиным и немало его удивило. Он замер. Более того, он лишился дара речи. Вообще он был словоохотлив, но вдруг обнаружил, что сказать ему нечего.

3

Говорила рослая молодая женщина с такой фигурой, что захоти потягаться с ней борец-тяжеловес, ему бы пришлось нелегко. Глаза у нее были как у Медузы Горгоны, чей взгляд с одного раза превращал встречного в камень, а пистолет в ее руке был весомым довеском к этому дару природы. Так и чувствовалось, что он вот-вот выстрелит.