Избранные произведения в двух томах. Том 2 - Александр Рекемчук

Характера его побаивались. И тут, где он уже столько лет бессменно верховодил, и в районе. Да и сам Егор Алексеевич Терентьев, хотя он и предельно уважал Малыгина, и дорожил им, и любил этого прямого и надежного человека, он, признаться, тоже немного побаивался его буйных выходок, иногда и публичных, вечной его строптивости, едкого языка.

Вот и сейчас, по пути, Малыгин не преминул затеять разговор в своем духе:

— Что, Егор Алексеевич, к золотарям наведывался?

— Каким золотарям?.. — не понял Терентьев.

— Ну, этим, которые ищут, чего не клали… Золото, говорят?

— Иди ты к черту, — незлобиво ругнулся секретарь.

Он догадывался, что Трофим Малыгин попросту ревновал его к этим новым людям, недавно объявившимся в Скудном Материке и враз переполошившим покойное захолустье.

Они поспели как раз к дойке.

Дзеньканье теплых струек о днища подойников перемежалось басовитым мычаньем, храпом, чавканьем. Коровы елозили мордами в желобах, верткими языками слизывая остатки корма и не удостаивая вниманием своих хозяев, сноровисто и сильно отжимающих сосцы. Над перегородками стойла иногда взметывались озорные хвосты, слышался вдруг удар копыта о полую жесть, и тогда следовал негрозный окрик: «Ну, балуй у меня!..»

Терентьев окинул взглядом толстые стропила, углом подперевшие крышу, бревенчатые венцы стен, плотно заткнутые сухим мхом, свежеструганые рамы окошек. Все тут сделано было добротно и чисто, хотя Егор Алексеевич, побывавший летом на ВДНХ, не мог, конечно, отдать предпочтения этому хлеву перед теми роскошными сооружениями, которые он там видел, — из легкого бетона, с округлыми кровлями, делающими коровник похожим на самолетный ангар.

— Хорошо, — похвалил все же Терентьев этот новый коровник. — Ты лес где брал?

— С реки, — уклончиво ответил Трофим. — Ловили помаленьку…

Егор Алексеевич вспомнил, что минувшей весной километрах в двухстах отсюда выше по Печоре сорвало сплавную запань. Тысячи кубометров леса день и ночь неслись по стремнине. Конечно же это было государственное добро. Но его уже никто не мог ни остановить, ни перенять, ни спасти… А эти каким-то образом спроворились, не упустили того, что плыло прямо в руки. Что ж теперь с них спрашивать — все равно бы ушло в океан…

Терентьев и Малыгин остановились возле доярки, растирающей тяжелое, с выпуклыми жилами коровье вымя.

Она обернулась, и хотя голова ее была туго обмотана косынкой, а нижняя половина лица еще и прикрыта марлевой повязкой, Егор Алексеевич узнал ее. По глазам — серым с голубизной, чуть раскосым и нарочито (ох нарочито!) смиренным, когда эти глаза встретились с глазами секретаря райкома.

Катерина Малыгина. Год назад он собственноручно вручал ей «Знак Почета».

Правда, когда перед этим в райкоме обсуждался список представляемых к награде, кто-то из доброхотных собирателей всяких изустных баск пытался дать отвод этой кандидатуре — дескать, ходят такие разные слухи…

Вот тогда-то Трофим Малыгин и выдал товарищу спектакль. В полную меру своих фронтовых контузий. Он того едва не под стул загнал.

Над соседней перегородкой появилась еще одна голова в косынке и марле. Тугощекое молодое распаренное лицо.

Терентьев и это лицо узнал — Агния Малыгина. Тут у них все село сплошь Малыгины.

— Егор Алексеевич, а можно вас спросить об одном?

— Пожалуйста.

— А верно говорят, что в заграничных странах коров мужики доят?

— Да, — подтвердил Терентьев. — Это там практикуется, мужчины доят.

Терентьева обступили со всех сторон, на минуту оставив дела.

— Ну? — удивленно вскинула брови Агнюшка. — Неужели у них до того мужики захирели — бабьим делом занялись?

— Ну, известно, куда им до нас! — подхватила товарка. — Наши женщины всех мужиков дюжей.

Трофим Малыгин обеспокоенно засопел над ухом Терентьева. Он уже понял, что девки вздумали шалить.

— Вот надо пойти к тем, что дыру за селом буровят, — спросить: может, им без нас не управиться?

— А что? — вскочив с чурбака, на котором сидела, решительно заявила Катерина Малыгина. — Теперь одно осталось: чтобы все какое ни есть начальство, сверху донизу, на нас, на женский пол, переменили — и тогда можно совсем без мужиков обойтися!

— Уж ты… уж ты обойдесся, — брякнула Агнюшка и повалилась куда-то за перегородку.

Визгливый, закатывающийся женский хохот рассыпался в стороны. Обеспокоенно заворочались коровы в стойлах. Заметались воробьи, гнездящиеся под слегами. А эти — держась за груди, воткнув в бока руки, запрокидывая головы, хохотали…

Егор Алексеевич не выдержал чина — рассмеялся сам.

Его не очень-то смутила эта бабья обструкция.

Он, бывало, гораздо хуже чувствовал себя при иных обстоятельствах. В других, не реже посещаемых им хозяйствах района. Где подобных забав при нем не устраивали. Где держались с ним и почтительно, и подобострастно, и заискивающе. А сами прятали глаза. И лукавили каждым словом. А когда он шел прочь, спину его жгли насквозь — он физически ощущал это жженье — недобрые взгляды людей, давно не сводящих концы с концами.

Тут же все было иначе. В этом селе даже в самые лихие времена не знали нужды. Управлялись как-то. И в этом была не последняя заслуга Трофима Петровича Малыгина.

Когда они вышли наружу, машина уже дожидалась в сторонке.

— Вот что, Егор Алексеевич, — сказал Трофим. — Два плана я тебе нынче дам — можешь составлять победные рапорты. Район выручим. Но к весне ты нам кормов подбросишь. Тонн двадцать, концентрированных.

— А не мало? Не лучше ли сорок? — справился секретарь райкома. И вспылил: — Где я тебе их возьму? Кого укажешь грабить? Может, вместе снарядимся — на тракт выйдем…

— Где хочешь, там и бери, — упрямо повторил директор. И для вящей убедительности вертанул шеей. — Где хочешь, там и доставай. Иначе я сейчас начну молодняк резать, понял? Мне до лета кормов не хватит… А ты мне должен.

Он выразительно посмотрел в глаза Терентьеву.

— Так… Значит, я тебе должен? — переспросил секретарь райкома. — Именно я?

— Да, ты. И этот твой… шустряга… ну как его, Шишкин.

— Будь здоров, — кивнул Егор Алексеевич и, не подавая руки Трофиму, полез в машину.

— Счастливого пути, хорошо доехать. — Трофим Малыгин сорвал с макушки свой треух и, дурачась, поклонился в пояс.

А когда машина тронулась, прокричал вслед:

— Значит, двадцать тонн! Концентрированных…

— Садиться будете? — спросил Фомич, когда они отъехали за версту.

— Не буду, — хмуро ответил Терентьев. И пояснил для приличия: — Темновато уже… вези.

А ему сейчас просто было до того тяжело, что на мир глядеть не хотелось, но то что на дорогу.

Его до глубины души возмутил разговор с Трофимом, особенно то, что директор позволил себе этот прямой выпад против него лично: ты, дескать, мне должен… Почему именно он? Разве с него, с Терентьева, все это началось? Он, что ли, затеял всю эту историю, после которой Усть-Лыжский район еще несколько лет подряд все не мог оклематься, оправиться, встать на ноги?

И как раз тогда, в ту самую пору, Терентьев бюллетенил — ему вырезали аппендикс, и он вообще целый месяц не появлялся на работе.

И поэтому на зональное совещание по сельскому хозяйству поехал не он, а второй секретарь, Василий Михайлович Шишкин.

А перед этим произошло следующее. Вроде бы сущий пустяк. Анекдот. Каприз природы. А что за ним потянулось…

Лето в тот год выдалось какое-то совершенно невероятное. В конце апреля, когда обычно еще не стаивал снег, на сей раз уже все и утекло и подсохло. На Первое мая стояла такая теплынь, что по улице ходили в одних рубахах. Через неделю ребятня уже купалась в Печоре.

Все дальнейшее лето держалась стойкая жара, перемежавшаяся добрыми дождями.

И осень тоже заставила себя долго ждать. Золотое и ясное бабье лето тянулось по самый октябрь. Ничего такого здесь сроду не бывало. Даже самые древние старики не могли припомнить такого лета.

Всего в этот год вышло вдосталь: сено косили дважды, уродились хорошие овсы, необычно рано убрали картошку.

На пришкольном участке Усть-Лыжской десятилетки, где ботанику преподавала расторопная молоденькая учительница, недавно прибывшая из Астраханского пединститута, юннаты посадили в числе всего прочего несколько зерен кукурузы — так, для пробы, ради эксперимента и моды, уж больно много в то время говорилось и писалось о кукурузе.

И надо же было случиться такому, никем не предвиденному стечению обстоятельств, что разразилось будто на заказ вот это исключительное лето.

На крохотном клочке школьной земли вымахали двухметровые стебли кукурузы с обильными листьями и даже небольшими белыми початками.

Все село ходило дивиться на это чудо. Ведь тут никогда не видали живой кукурузы. Здесь, в этом холодном краю, появление такого растения можно было сравнить лишь с тем, как если бы вдруг на печорском откосе выросла банановая пальма…