Сатурн почти не виден - Василий Ардаматский

— Лейтенант, который производит отбор, сказал нам, что за лето всех членов комиссии по одному отозвали в Берлин.

— Ничего не понимаю… — начал Зомбах, но не кончил и сказал: — Хорошо. Спасибо, идите.

Рудин был доволен поездкой. Еще раз она позволила установить, что давняя вражда абвера и СД продолжается и что эта вражда все больше сказывается уже и внутри «Сатурна». Ну что ж, это прекрасно, господа…

Глава 43

«В сталинградскую зиму, — по свидетельству одного летописца гитлеровской камарильи, — фюрер потерял не только шестую армию, но и власть над собой. Мы, знавшие его давно, знавшие в нем все, в том числе и его взрывчатую импульсивность, несшую с собой поразительные внезапности — от гениальных до глупых, все же были потрясены открытием, что у него не оказалось нервов и выдержки, достойных вождя…»

В двадцатых числах ноября советские войска в районе Сталинграда перешли в наступление. Через три дня двадцать две гитлеровские дивизии уже сидели в «котле». В течение этих трех дней опытнейшие немецкие военачальники, в частности новый начальник генштаба Цейтлер, умевшие видеть ход военных событий реально и в их перспективе, пытались подсказать Гитлеру выход из сталинградской ловушки. Но Гитлер уже не мог трезво смотреть на вещи, отказывался слушать советы военных об уходе из Сталинграда.

— Я не оставлю Волгу! — в бешенстве кричал он начальнику генштаба.

В эту пору хитрую игру вел адмирал Канарис. Надо думать, что он раньше других имел точную информацию о положении в Сталинграде. Еще в октябре он доверительно сказал одному из генералов ставки, что, по его мнению, шестая армия «погружается в трясину». В одной из мемуарных книг утверждается, будто это выражение Канарис употребил в личном докладе Гитлеру. Это неправда. Все остальные свидетельства, в том числе лиц, близких адмиралу, утверждают другое — что в ту осень Гитлер вообще ни разу не принимал Канариса. Вряд ли сам Канарис стремился к этому. В конце лета и осенью Канарис представлял в генштаб сводки по русскому фронту, содержание которых могло отвечать любому взгляду на ход событий. Держаться такой тактики Канарису было тем легче, что Гитлер во второй половине лета находился в ставке, перенесенной в Винницу, и до него не доходила большая часть информационных материалов. Об этих сводках Канариса начальник генштаба Гальдер, в то время уже снятый Гитлером, иронически сказал, что они содержат в себе сразу четыре козырных туза, чего в картежной игре, как известно, не бывает. Однако в это же самое время Канарис специальными курьерами доставлял фюреру в винницкую ставку очень убедительные сведения о том, что англосаксы совершенно твердо отказались от мысли в ближайшем году начать кампанию в Европе.

В то время Канарис обронил фразу: «Что касается Черчилля, то я в субботу знаю, что он сделает в понедельник». И Канарис действительно располагал очень достоверными и разносторонними данными о позиции Англии. Через агентов, действовавших в Англии, он еще в начале сорок второго года (точнее — через месяц после опубликования официального союзнического коммюнике о договоренности открыть второй фронт в сентябре) получил данные, что эти уверения союзников ничего не стоят и второй фронт в этом году англосаксы не откроют. Агенты получили эту информацию от таких авторитетных и осведомленных лиц, что Канарис, не задумываясь, отправил ее Гитлеру. Он знал, чего ждет фюрер, что может его обрадовать.

Уже заканчивался ноябрь и второго фронта действительно не было, а на столе у Гитлера уже лежало новое донесение Канариса: близкие к Черчиллю люди уверены, что второго фронта не будет и в сорок третьем году. Канарис знал, что это сообщение — единственный бальзам для Гитлера в то время, когда шестая армия сидит в Сталинграде, крепко затянутая русскими в петлю, и когда все его планы захватить Москву с юга можно считать провалившимися.

Гитлер возвращается из Винницы в свою ставку «Волчья яма» в Пруссии. Он смело снимает дивизии, находившиеся на западе, требует новых дивизий у своих союзников и все эти силы перебрасывает на советский фронт, в частности в распоряжение фельдмаршала фон Манштейна — командующего группировкой войск «Дон», которая, как уверял Гитлер, не только спасет армию Паулюса, но и запихнет русский «котел» в «котел» немецкий. Как известно, ничего подобного не произошло. Наступление группировки «Дон» захлебнулось в пятидесяти километрах от Сталинграда, и она, неся огромные потери, стала откатываться на запад. Оставшаяся в сталинградском «котле» шестая армия оказалась обреченной на гибель.

Именно в это время в «Сатурн» с личным поручением Канариса направился его ближайший помощник — руководитель второго отдела абвера генерал Лахузен, пробывший здесь всего один день. С утра он провел беседу с Зомбахом и Мюллером, а после обеда к нему был созван весь руководящий состав «Сатурна», перед которым Лахузен произнес часовую речь, после чего сразу же уехал. Всем думающим офицерам «Сатурна» было ясно, что Лахузен приезжал с единственной целью — развеять пессимизм, вызванный сталинградской трагедией.

В тот день, когда Лахузен был в «Сатурне», Рудин не работал. Еще накануне Зомбах отдал распоряжение в этот день не привозить пленных. С ночи район, где находилась разведшкола и где жили Рудин и другие сотрудники «Сатурна» — не немцы, был изолирован от остального гарнизона и оттуда никого не выпускали. Этот режим действовал до утра следующего дня. Чем все это было вызвано, Рудин в тот день не знал. Когда утром на другой день он пришел на работу, все было, как всегда. Только когда он позвонил дежурному коменданту, чтобы к нему привели первую группу пленных, комендант предупредил его, что пленных украинской национальности приказано направлять только к Мигунцу. Очевидно, Мигунец убедил Мюллера, что украинцы — это его специальность. Рудин решил не протестовать против такого решения, а лишь выяснить, кто будет отбирать этих украинцев для Мигунца. Вот и предлог сходить к Мюллеру.

Оказывается, не все в «Сатурне» оказалось, как всегда. Мюллер был взвинчен и разговаривал резче, чем обычно.

— Украинцев направляете к Мигунцу вы, — сказал он, не глядя на Рудина. — Но не думайте, что это позволит вам спихнуть на него часть своей ответственности. Настало время, когда каждый должен отвечать за свое дело. Вы, Крамер, отвечаете за весь подбор контингента, головой отвечаете.

— Как же я могу отвечать за то, что делает другой? — спросил Рудин.

— А вот так, черт возьми, как мы тут отвечаем за все, что делаете вы! — Мюллер стукнул кулаком по столу. — В лагере 1206 отбор будет производиться теперь как следует. Там будут работать не идиоты. Через три дня извольте доложить мне, как изменился идущий оттуда контингент. Теперь о режиме дня. Отдыхать будем после победы. А пока порядок я устанавливаю такой: до восемнадцати часов вы работаете здесь на отборе, а затем у Фогеля на связи столько, сколько ему потребуется, наши солдаты в Сталинграде об отдыхе не думают.

— До сих пор я работал у Фогеля по его вызовам.

— До сих пор, до сих пор… Вы что, не понимаете немецкого языка, черт возьми? Я же ясно сказал: с восемнадцати ноль-ноль ежедневно у Фогеля. Наши солдаты в Сталинграде не ждут приглашения сражаться, они это делают круглые сутки по велению долга.

— Разрешите идти? — спросил Рудин.

— Последнее: обо всем, что у вас возникает по ходу дела, докладывать только мне. Понимаете? Только мне. Не реже, чем раз в три дня. А теперь идите.

Рудин вернулся к себе. В коридоре его уже ждала первая группа пленных.

Ровно в шесть часов вечера Рудин явился к Фогелю.

— Прибыл по приказанию Мюллера, — доложил он официально.

— Знаю, знаю, — флегматично отозвался Фогель. — Но сегодня вы явились зря, мы не работаем. В районе Москвы непрохождение радиоволн.

Только теперь Рудин обратил внимание, что в оперативном зале стоит тишина и большинство аппаратов зачехлено.

— Что мне нужно делать? — все так же официально спросил Рудин.

— Сегодня ничего. Пойдемте ко мне, жена кое-что прислала.

Это «кое-что» оказалось бутылкой французского коньяку «Бисквит». Фогель наполнил рюмки и сказал:

— Надо выпить за наших сталинградских героев, они этого заслужили.

Рудин выпил, понюхал рюмку и сказал:

— Не могу понять, в чем достоинство французских коньяков. Самая обыкновенная водка, пахнущая парфюмерией.

— Дьявол с ним, с коньяком. Скажите лучше, что вы думаете о Сталинграде.

— По-моему, русских ждет там какой-то горький для них сюрприз, — задумчиво сказал Рудин. — Вчера в утренней сводке Сталинград был назван крепостью, а крепость есть крепость.

— Да, это верно, — рассеянно произнес Фогель, откинувшись в кресле, как бы издали глядя на Рудина. — Жаль только, что мы там задерживаемся и не можем пока сделать решающий бросок на Москву.