Земные и небесные странствия поэта - Тимур Зульфикаров

Я раздеваюсь донага, не стыдясь Гули…

Я хочу, чтобы и она была нагая…

Я беру ивовую корзину и, белея нагим, ярым, млечным, лунным, вожделеющим перезрело телом, иду в водопад…

О Боже!..

Ночью вода в водопаде теплая, ласковая, глухая… Вода, как пух…

Высокогорные ледники за день протаяли, осели и напоили реку, и за день податливая вода на солнце горном нагрелась на теплых камнях и скалах…

Это днем вода в водопаде ледяная, а ночью — теплая, щедрая она, как губы ласкающей, ночной матери моей…

Я держу высоко над собой корзину-ловушку в теплой, обволакивающей воде сыплющегося, словно со звездного неба, с далекой горы водопада…

Я стою, словно под гигантским душем вселенским, доходящим до звезд.

Может быть, ночью хоть одна форель проскользнет в корзину?..

От радости, от необъятной, звериной, животной, утробной растворенности в ночной вселенской жизни я кричу до звезд в струях алмазных:

— Эй, моя форель! Где ты? Иди в корзину мою!.. Ай! иди! иди!..

Ай, мне снилась женщина-лосось в волнах ночного водопада… водопада…

Иди! иди! ко мне, женщина-лосось!.. женщина-форель!..

О!.. Аааа!..

Чудится мне, что нагая Гуля-рыба летит по водопаду ко мне, ко мне, ко мне… в корзину!.. распластавшись, разбросав жемчужные звездные руки и ноги в летящем, рассыпчатом, алмазном водопаде… да…

О Боже!..

И тут кто-то вкрадчиво, бережно обнимает меня, ластится лепится ко мне, к моей мокрой спине, к моим плечам, к чутким, жемчужным моим крутым ядрам-ягодицам…

От ледяной струи Водопада и от горячего тела Гули восстаёт томится мой фаллос…

— Алик, Алик… Я не рыба-форель… Я не женщина-лосось, но я пришла к тебе…

Только не поворачивайся… мне стыдно… Я такая же нагая в водопаде, как ты!..

Но я вся алая от стыда…

О Боже! О!..

Я замираю в водопаде несметном…

Я боюсь повернуться и увидеть её…

И она шепчет мне тихо в шелесте звездного водопада, но я, как зверь, слышу её сквозь шум воды усыпляющий…

— Алик, Алик! Только не трогай меня… Ладно? Нельзя до свадьбы! Так нас в школе сталинской учили… И правильно учили!.. Я ведь сирота! Я выросла в детском доме…

Я — ничейное дерево фруктовое на дороге — и каждый хочет сорвать пыльные, ничейные плоды алычи…

Не рви меня!.. не рви… не рви!!!..

А мне чудится: сорви меня! сорви!.. сорви!..

О Боже!

Я бормочу что-то в летящем водопаде:

— Я не трону тебя… Я не сорву до свадьбы твои плоды…

…Не рви меня, не рви… сорви… сорви — лепечет водопад…

Тогда она говорит, шепчет мне:

— Я знаю эту реку Фан-Ягноб! Я знаю этот водопад самоубийц!..

Мой отец, Гирья Гуштасп Сарданапал считал себя далеким потомком Царя ассирийского — великого Сарданапала…

Царь Сарданапал был зороастрийцем-огнепоклонником…

Он был последователем великого Пророка Зордушта-Зороастра…

Он верил в вечную победу Добра-Ахурамазды над Злом-Ангро-Мэйнью…

А еще Царь верил в очистительную силу Огня…

И в загробных горных орлов-могильников и грифов-бородачей, которым всякий зороастриец должен отдать свое тело…

О, Зардушт-Заратустра!.. Ты повелел тысячи лет назад — и настоящий зороастриец — еще при жизни — сам! живой! приходит в горы — и заживо скармливает орлам и грифам свое грешное тело!..

Заживо!.. До костей!.. Да!.. Ей-ей!..

…Представляешь этого человека, который приходит в горы, раздевается догола и за грехи свои радостно отдает себя птицам хищным?..

Представляешь этого вольного жертвенного человека, объятого орлами-могильниками и грифами-бородачами на вершине горы?..

И это был мой отец!..

О, Заратустра-Зардушт, Ты принял отца моего на небесах?..

…Представляешь: мой отец Гирья Гуштасп Сарданапал, в XX веке, в веке Сталина, в веке коммунистов-безбожников верил тайно в Пророка Зороастра и в огонь Его…

И в орлов и в грифов Его…

Мой отец был страшным грешником на земле…

Он был начальником душанбинской тюрьмы в тридцатые лютые годы…

Он самолично расстреливал невинных…

Он заводил мотоцикл без глушителя и под грохот двигателя хищно, упоенно, сладострастно убивал людей…

Там, в тюрьме, был сарай с песком… Песок всегда был мокрым и алым от крови…

И мой отец возлюбил этот песок!.. О!..

Когда этот мокрый малиновый тяжкий песок переполнял тюрьму — его отправляли на верблюдах в пустыню…

А оттуда привозили свежий нетронутый песок…

И на это уходили пустыни…

…Тут я замер в Водопаде…

Я вспомнил те караваны с песком, которые шли мимо моей кибитки в детстве…

Я давно уже знал, что не сам великий Генералиссимус Сталин приезжал к кибитке моей, чтобы убить моего отца…

Но теперь я узнал, кто был на мотоцикле…

О Боже! Вот так тесно и кровно связал Ты на краткой земле убийц, и жертв, и чад их!..

И кто знает промысел Твой?..

Никто не знает…

— Гуля, Гуля! ты тоже зороастрийка? Гуля, Гуля, не бойся меня…

Я теперь никогда не буду алкать, желать тебя…

Теперь твой отец-убийца встал между нами…

О Боже…

Мне холодно, голо, мокро, одиноко в теплом Водопаде…

Но Гуля шепчет, и я еще больше содрогаюсь в ленном, материнском, утробном водопаде от слов её…

— Когда пришла очередь моего отца… Когда за моим отцом пришли, чтобы убить его, как он убивал, он ночью бежал от убийц своих…

Он убежал сюда, к священной реке Фан-Ягноб… К Водопаду самоубийц…

К священной горе Кондара, где мы встретили альпийскую Черешню и коралловую эфу — сестру мою…

…По древним преданьям, на горе Кондара некогда росло Дерево Жизни — Хаома!

Во чреве этого Дерева жил священный “фраваши” — огонь Бога, который подчинялся только Пророку Заратустре!..

И Пророк часто отдыхал под этим Деревом, и тут осеняло Его…

И Бог посылал, нашептывал Ему вечные Слова…

И Коралловые Эфы охраняли покой Его… Ейххх…

И теперь тут стоит альпийская Черешня с коралловыми эфами.

И много тайн знает и таит это Дерево, и эфы Его… да! да! да!..

О Боже…

…И мой беглый, хладнокровный отец зороастриец Гирья Гуштасп Сарданапал пришел на эту гору…

И разделся донага, и лег на землю, и бездыханно притворился мертвым, а он уже и был мертвым, ибо душа его умерла от убийств…

Он хотел, чтобы орлы-могильники и грифы-бородачи съели его, как свежую падь…

Но орлы и грифы долго, долго кружили над ним, и, растопырив когти и изготовив лютые клювы, опускались на него, но не клевали его, не брали плоть его…

Они не хотели брать палача… А от него шёл дух палача…

И они улетали, не тронув его… они презирали его…

Тогда мой отец понял, что так велики грехи его в убиеньи безвинных человеков, что даже орлы-стервятники и грифы-могильники боятся его и брезгуют им!..

Сторонятся они палача… в отличие от нас, человеков…

Это мы, человеки, прощаем палачей и иуд, а птицы — не прощают…

Да…

…Тогда потрясенный отец мой бросился к коралловым эфам, чтобы они ужалили его…

Но и они отползали от него… И прятали жала свои…

Тогда отец мой пошел к реке Фан-Ягноб, к Водопаду самоубийц, и, радостно уповая на милость Заратустры, вдохновенно бросился с вершины огромной скользкой горы в Водопад…

Он боялся, что и Водопад не примет, отторгнет его за убийства его…

Но Водопад принял, взял его…

И навек унес в глухое, горное, базальтовое подземелье, откуда никто не выплывал живым — ни человек, ни рыба, ни змея водная…

Да!..

Знай!.. Там, в подземелье, куда пропадает, уходит на три километра Фан-Ягноб, там Царство Мертвых!..

Там бездонное, карстовое, подземное озеро!

Там кладбище-озеро мертвых!..

Говорят, что там один из Двенадцати тайных, Святых Входов-Врат в преисподнюю, в Ад!..

Говорят, что в том Озере Мертвых одиноко плавает сам хозяин Ада — шайтан, весь чернобородый, заросший волосами до самых глаз и ушей…

Тут одно из Двенадцати Гнезд его…

О Боже…

…О!.. Аааа…

Сова что ли пролетела, заухала… ааа…

…Гуля замолкает…

Не шепчет более страшные слова…

Водопад тихо обволакивает, отуманивает нас…

Тогда Гуля завершает рассказ свой:

— Моя мать, Гульсум Хурсанд Ашурбанипал бешено! люто! смертно! Зверино болезненно косо любила отца моего…

Она знала как жгучая осиная татарка древние тайны любви Чингис-хана…

И поделилась этими кумысными тайнами в сладких ночах с отцом-зороастрийцем моим…