Советско-финскй плен 1939-1944 - Дмитрий Фролов

В январе 1942 года это лагерь посетил Отто Вилле Куусинен, который рекомендовал перевести в Москву нескольких человек из числа военнопленных. Впоследствии они учились в специальной школе разведки в подмосковной деревне Дубки.

Однако такой тематических подбор занятий и их интенсивность могли быть использованы только в случае с «особо проверенными» военнопленными, направлявшимися в специальные подготовительные центры с целью заброски их в Финляндию с диверсионными, разведывательными и шпионскими заданиями.

Органы НКВД и УПВИ уже с декабря 1941 года стали проявлять повышенный интерес к военнопленным русской национальности. Анализ протоколов допросов этой группы пленных выявляет некоторые вопросы, особо интересовавшие НКВД: членство военнопленного в различных белоэмигрантских организациях (РОВС, НТСНП, Младороссы и т. п.); работа этих организаций в лагерях для военнопленных на территории Финляндии; руководящий состав и активные члены этих организаций и т. п. При этом НКВД СССР предписывало администрациям лагерей «обеспечить активную агентурную разработку военнопленных русской национальности, произведя из их числа вербовку осведомления».

Но в октябре 1943 года НКВД СССР и УПВИ НКВД СССР отправили наркомам внутренних дел союзных и автономных республик и начальникам Управления НКВД краев директиву № 489 «Об агентурной работе среди военнопленных», в которой агентурная работа среди пленных признавалась неудовлетворительной. В этом документе, в частности, отмечалось, что работа среди военнопленных, несмотря на неограниченные возможности, не была налажена в должной степени. Руководство НКВД указывало на следующие недостатки: оперативные отделы лагерей не выявляют среди пленных лиц, которые могут быть использованы для выполнения «агентурно-политических заданий крупного государственного масштаба»; несоблюдение конспирации и привлечение агентов, завербованных для выполнения конкретных задач в будущем, к внутрилагерной работе; темпы вербовочной работы не отвечали требованиям задач и обстановки. Отмечалось, что при вербовке и работе с агентами не учитывались особенности психологии военнопленных, такие как оппозиционные настроения некоторых пленных. Сотрудникам оперативных лагерей рекомендовалось использовать и материальную заинтересованность, и такие обстоятельства, как нахождение в плену близких родственников (отцов, сыновей, братьев).

Руководство НКВД резюмировало, что вербовка агентов из числа военнопленных требовала иного подхода, чем «вербовка агентуры из советской среды»[238]. Кроме того, в директиве отмечалось, что обязательства агентов часто носят формальный и примитивный характер и ничем не связывают их с органами НКВД в будущем. В связи с этим от сотрудников оперативных отделов настоятельно требовали точно оформлять вербовочные обязательства агентов.

Вышеперечисленные недостатки, по мнению руководства Наркомата внутренних дел, приводили к провалу агентуры и внедрению в нее сотрудников разведорганов противника.

В результате сложившейся ситуации возникла необходимость кардинальной перестройки агентурной работы с военнопленными. Конечной целью должно было стать создание агентурой сети среди пленных и внедрение «этой агентуры во все каналы политико-экономической жизни страны, в ее учреждения, военный аппарат, армию, промышленность, органы разведки и т. д.».

Информацию обо всех представляющих интерес военнопленных офицерах и специалистах и т. п. предписывалось немедленно доводить до сведения УПВИ НКВД СССР. В случае необходимости таких военнопленных срочно переводили в Москву или направляли «в оперативный лагерь» для «проведения с ними работы Оперативно-чекистским отделом УПВИ НКВД СССР».

Однако среди финских военнопленных таких людей почти не было. Это с сожалением отмечает начальник УНКВД по Вологодской области полковник госбезопасности Свиридов. В распоряжении, адресованном начальнику оперативного отдела Череповецкого лагеря майору госбезопасности Ленькину, он высказывал предположение, что финны стремятся скрыть свое прошлое, общественное положение, работу в государственных, административных, политических, военных (особенно в разведывательных и контрразведывательных) органах, связи в Финляндии и в других странах мира. Однако некоторые положения распоряжения Свиридова противоречат друг другу. С одной стороны, руководство УНКВД из отчетов администрации безусловно имело полные данные о социальном статусе содержавшихся в Череповецком лагере финских военнопленных и знало, что он невысок. Соответственно вряд ли эти пленные могли иметь серьезные, представляющие оперативный интерес связи в Финляндии и за ее пределами. С другой стороны, отмечалось, что развитое национальное самосознание ограничивает их использование в качестве агентуры. Но на распоряжение из Москвы, надо было немедленно реагировать и проявлять хотя бы видимость работы. Так родилось расплывчатое и лишенное всякой конкретики распоряжение: «настойчиво добиваться путем выполнения даваемых заданий, выявляя этим путем рабочие качества и перспективность использования каждого агента в будущем». При этом не рекомендовалось раскрывать агенту планы в отношении него на послевоенный период.

Анализируя данный документ, можно в очередной раз убедиться в том, что он представляет собой «адаптацию» документа, посвященного всем иностранным военнопленным, к «финской действительности». Как мы знаем, упомянутую уже директиву № 489 «Об агентурной работе среди военнопленных» разработали в большей степени для немецких военнопленных, среди которых было немало генералов и старших офицеров, занимавших высокое положение в Третьем рейхе и имевших связи с политической и экономической элитой страны, а соответственно представлявших большой агентурный и оперативный интерес в будущем. Среди финских военнопленных не было ни одного человека, который бы подходил под указанные в директиве критерии для послевоенного использования агентов.

УПВИ НКВД СССР настоятельно предписывало руководству лагерей не подходить к вербовке военнопленных формально, ради отчета. Для успешного выполнения поставленной задачи оперативным отделам лагерей рекомендовалось: тщательно изучать каждого военнопленного, не ограничиваясь анкетными данными и допросами пленных; для каждого агента составлять отдельный план использования как при внутрилагерной работе, так и в будущем; перспективных агентов запрещалось использовать во внутрилагерной общеосведомительской работе; особо обращать внимание на «подозрительных по обстоятельствам пленения, выдающих себя за перебежчиков и могущих быть специально направленными с разведывательными целями в лагеря для военнопленных» лиц.

Возможность проникновения таких пленных в агентурный аппарат НКВД через лагеря для военнопленных давно волновала сотрудников органов госбезопасности. Как мы помним, например, перебежчика Осмо Хярмя — солдата 34-го отдельного саперного батальона, подозревали в том, что он переброшен финской разведкой с заданием осесть в лагере для военнопленных и проводить разведывательную работу среди солдат.

Нельзя сказать, что агентурная работа с финскими военнопленными с целью вербовки из них агентов была успешной. Как отмечает профессор В. Конасов, на сотрудничество с лагерной администрацией по идейным соображениям из числа финнов шли единицы[239]. Более того, многие из числа прошедших специальную подготовку и заброшенных в Финляндию были задержаны органами контрразведки и помещены в тюрьмы. Некоторые покончили жизнь самоубийством или были расстреляны финскими властями по обвинению в шпионаже. Например, перебежчик Борис Репин (Rерin Boris), сдавшийся в плен 10.07.1942 в районе Куоккала, был заброшен в Финляндию. После ареста во время следствия он 4.11.1942 года повесился в камере. Перебежчик из ЕrР21 Аалто Паули Эмиль (Aalto Раuli Еmil) сдался в плен 17.09.1941, возвратился в Финляндию 1.12.1942. Арестован и расстрелян 28.05.1944 года.

Однако вернемся к политической работе в лагерях НКВД среди финских военнопленных. В обыкновенных, производственных лагерях, где содержал ась основная масса финнов, она кардинально отличалась от политзанятий в лагере «Сухое» и велась, хотя и в прежних формах, но с другими целями и задачами. Об этом, в частности, свидетельствуют такие документы, как ориентировка УПВИ НКВД СССР № 28/322 от 21 января 1942 года «О необходимости проведения политико-воспитательной работы среди военнопленных» и указание УПВИ НКВД СССР № 28/4240 от 25 апреля 1942 года «О работе фашистских элементов среди военнопленных и мерах ее пресечения».

В ходе работы с военнопленными политинформаторы и лекторы старались внушить им прежде всего тезис о том, что Финляндия фактически находится под немецкой оккупацией, хотя и вступила в войну с СССР на стороне Германии. На политзанятиях в лагерях всегда ставился вопрос о взаимоотношениях между финнами и немцами как на фронте, так и в тылу. Однако практически совсем не изученным остается вопрос о взаимоотношениях финских и немецких военнопленных в лагерях НКВД. Неизвестно, была ли такая антигерманская пропаганда причиной стычек, столкновений и драк, возникавших среди финских и немецких пленных, или же подобные эксцессы возникали на бытовой почве. К сожалению, в российских и финских архивах не было обнаружено документов, разъясняющих этот вопрос. В воспоминаниях бывших финских военнопленных тоже нет соответствующих подтверждений — как правило, они лишь констатировали, что драка была, не упоминая о ее причинах.