Король просторов - Феликс Крес

Он снова двинулся по улице, все быстрее и быстрее, подставив лицо липким хлопьям снега.

„Что за жизнь ты вел прежде? Все зло, которое ты творил, также и добро — растаяли, растворились, не служили никому и ничему, даже тебе. Теперь ты хотя бы знаешь, ради чего живешь. Действуй же, борись! Если сдашься, если откажешься от борьбы — что тебе останется? Ничего!“

— Ничего! — сказал он, поднимая лицо к небу. Потом наклонился, набрал полные горсти снега и погрузил в него лицо. — Ничего…

40

Сила, сломившая ее волю, желала быть видимой всем. По мере того как девушка переставала быть собой, росла ее неистовая враждебность ко всему окружающему, к себе же самой — уменьшалась. Однако зло в качестве символа своей растущей мощи выбрало лицо и тело Ридареты. Она становилась все красивее, чувственнее, все более вызывающей; Раладан никогда не испытывал к ней физического влечения, поскольку действительно видел в ней дочь и ни в коем случае не любовницу, но, будучи мужчиной, не мог не заметить изящных очертаний груди, невообразимо пышных волос, гладкой, без единого изъяна, кожи, белизны зубов, формы рта, движений бедер при каждом шаге и рук при каждом жесте… Уже десяток раз он видел в ней законченное совершенство — и каждый раз ошибался! Достаточно было оставить ее на день-два, а когда он возвращался — она была еще прекраснее.

Его это пугало, поскольку она привлекала внимание; он все больше опасался взглядов, которые она неизбежно к себе притягивала, — одноглазая красавица с обещанием во взгляде, с затаенным в очертаниях губ желанием и осознанием собственной красоты, проявлявшимся в каждом движении, осознанием, сбивавшим с толку самых смелых…

И это было самое худшее. Ибо красота ее, растущая день ото дня, не была одним лишь торжествующим криком злой силы. Это было также ее оружием, позволявшим демонстрировать собственное превосходство, презрение к любой другой красоте, тщеславие и самолюбование. Она часами смотрелась в зеркало, потом требовала украшений, платьев, снова украшений… Ради всех морей Шерера! Где он мог взять эти украшения? Она требовала их, одновременно приходя в ярость, когда он хотел оставить ее одну. Серебро между тем не валялось на улицах. Нужно было его добыть, и вовсе не для украшений, но на еду!

Приходилось воровать и грабить.

Нет, ему не нужны были слова старика, чтобы понять — девушка находится во власти сил, которым нелегко противостоять. Только теперь он знал их природу. Знал — хотя до сих пор не понимал до конца.

Четыре дня спустя после встречи со стариком Раладан возвращался из путешествия. Путешествия в Дорону…

Уже неделю с лишним они жили в вонючей каморке, которую он снял за гроши в одном из домов в предместьях Багбы. Однако он знал, что и здесь они надолго не задержатся. Уже сейчас вся улица гудела от слухов о переодетой магнатке, сбежавшей с любовником от преследований мужа. Нужно было убираться, и быстро. К счастью, именно теперь это перестало иметь какое-либо значение. План, повергавший в ужас его самого, но, похоже, единственный возможный, был готов.

Он с дрожью перешагивал порог, зная, что его ждет очередной скандал, в котором, быть может, одних слов для нее будет недостаточно. Придется сопротивляться, чтобы она не схватила его за горло, как в то утро, когда он вернулся от старика. Бывало такое и раньше.

Хотя порой, когда он возвращался, она встречала его сердечными объятиями, лишь плача и не в силах вымолвить ни слова… Это было еще хуже.

Однако на этот раз его ждало нечто такое, чего он не мог предвидеть.

Убогая коптилка, наполненная самым отвратительным маслом, догорала на столе, отбрасывая круг тусклого света. Он огляделся по сторонам, сделал два шага и… припал к неподвижно лежащему телу.

— Ради Шерни, госпожа!

Сердце подскочило к его горлу, и в то же мгновение он ощутил терпкий запах вина и смрад рвоты.

— Ради Шерни… — повторил он.

Она была пьяна в стельку. Ему никогда прежде не приходилось видеть ее такой, и он не допускал и мысли о том, что когда-либо увидит.

— Ради Шерни! — повторил он в третий раз. — Подожди, девочка моя…

Схватив ведро, он выбежал на улицу. Вскоре он вернулся с ведром, полным ледяного месива. Рванув заблеванное платье, он вывалил содержимое ведра на спину и голову лежащей без сознания девушки, потом перевернул ее навзничь и начал возить туда-сюда, вытирая пол волосами, словно тряпкой. Она дернулась, что-то хрипло бормоча; он втер две горсти ей в щеки и еще две в голые груди, затем отволок ее на постель и прислонил к стене. Она смотрела на него затуманенным взглядом, однако его узнала.

— Ра… ладан…

Он снова вышел, принес новую порцию серо-белого снега и встал перед своей подопечной.

— Что это значит, госпожа? — мягко спросил он.

Она криво улыбнулась. Взяв ведро за дно и за край, он вывалил ей в лицо все, что в нем было. Тяжесть смешанного с водой снега отбросила ее голову к стене так, словно ее ударили пустым кувшином. Он услышал звук удара и ее крик. Она схватилась за голову, затем вскочила, собираясь выцарапать ему глаза. Сегодня, однако, чаша его терпения переполнилась, слишком многое необходимо было сделать, чтобы терпеть любое препятствие на своем пути. Впрочем, он уже имел вполне определенную цель… Чтобы ее достичь, он в любом случае вынужден был прибегнуть к грубой силе.

Он ударил ее по лицу с такой силой, что сел бы даже мужчина. Она во второй раз отлетела к стене, схватилась за щеку и — почти уже трезвая уставилась на него. До сих пор она не произнесла ни слова.

— Что это значит, госпожа? — повторил он, на этот раз с издевкой. Значит, иначе ты не понимаешь? В чем дело? Ты не думала, что я на подобное решусь? Сюрприз за сюрпризом!

— Я тебя убью, — глухо проговорила она. — На кого ты поднимаешь руку? За кого ты меня принимаешь, господин? Кто я, по-твоему?

Он выдернул из-под стола опрокинутый табурет и сел.

— Рубин, — сказал он. — Рубин Дочери Молний. Теперь уже — только он, и ничего больше, не так ли?

Наступила долгая, очень долгая тишина. Девушка смотрела ему в глаза с ужасом, отчаянием и — чем-то еще, для чего он не мог найти названия.

— Значит, ты знаешь?

Внезапно закрыв лицо руками, он начал ожесточенно его тереть.

— Ради Шерни, девочка, — сказал он, опуская руки и делая глубокий вдох. — Знаю, но почему так поздно?

Она отвернулась, прикусив губу. Из ее груди вырвался вздох, похожий на сдавленный всхлип.

— Теперь послушай, — сказал он. — Слушай, так как еще немного — и ты опять перестанешь быть собой. Я не упрекаю тебя за то, что ты хранила все в тайне, несколько дней назад я понял, что это не твоя вина. Та дрянь хотела, чтобы никто о ней не знал. Но теперь я хочу вышвырнуть ее из тебя, и я это сделаю, клянусь всеми морями Шерера. Я сделаю это даже вопреки твоему желанию, ибо никто на свете не в силах определить, где заканчиваешься ты и начинается Рубин.