Реймунд Стург. Лабиринт верности (СИ) - Чуринов Владимир

— Премного рад буду оказать любую помощь, ибо кто же, если не мы с тобой, дорогой ночной страж, должны оберегать покой государства? — толстые губы расплылись в подобострастной улыбке.

— Ходят слухи, — рука в белой перчатке положила плод на место, — что ты начал якшаться с темными, совсем уж запретными силами. Неужели твои товары не помогают тебе?

— О мой славный эфенди, — грустно развел руками Ибрагим, — я много ел эти груши в молодости, теперь их огонь уже не горячит мою кровь.

— Печалюсь за тебя, да ниспошлет тебе Темный достойное воздаяние взамен утраты, — на жирного торговца Вангли, впрочем, смотрел без сочувствия. — Где ты приобрел вот это? — рука в перчатке указала на амулет в виде пятиконечной звезды, висящей двумя лучами вверх, на бычьей шее хромого.

— Это, мой дорогой ночной страж, лишь дар одной сладострастной девы в знак благодарности, — рука с пальцами, похожими на жилистые сосиски, достала из кармана пестрого, но грязного халата небольшой фиал с багровой переливающейся субстанцией внутри, — а вот это, возможно, то, что ты на самом деле ищешь.

— И где ты это приобрел? — Фредерик был раздосадован своей ошибкой.

— Не мог бы уважаемый эфенди сначала что-нибудь приобрести, меня соседи засмеют за то, что я потратил так много времени на клиента, оставившего меня без барыша, — в темных глазах под кустистыми черными бровями мелькнул хитрый блеск. — Скажем, три груши будет достаточно.

— Две, — с мрачной решимостью провести ближайшие полчаса торгуясь, проговорил Вангли.

— Вы разбиваете мне сердце, уважаемый! — громко возопил торговец. — Когда мои шестеро детей спросят вечером: «Папа, почему ты не принес ничего покушать?», что я отвечу им?! «Всему виной бессердечность незнакомца в черном!» — скажу я!

***

— Есть тут один южный плут из Ригельвандо, по имени Маттоли Ризичини, — довольно отвечал торговец, убирая в рукав кошель с пятьюдесятью золотыми. За одну грушу сейцвер заплатил четверть своего месячного жалования. — Я приобрел фиал у него, и он, мерзко улыбаясь своими сухими губенками, приглашал приходить еще, дескать, у него есть надежный поставщик этого добра. У него небольшой магазин на севере, вдоль по соседней улице.

Следуя за запахом серы

— Клянусь вам, сеньор сейцвер! Я ничего не знаю! Вы жестоко ошибаетесь! Это гнусный поклеп! — худой и длинный как жердь ригельвандец плакал как ребенок, болтаясь головой вниз над желтым тротуаром из песчаника, который виднелся в шести метрах ниже. Руки у Вангли уже начинали уставать.

— Хороший у тебя магазин, потолки высокие, для того, чтобы гетербагам было удобно проходить, строил? — держать ригельвандца на вытянутых руках было тяжеловато, потому Фредерик прижал локти к бокам, заодно стукнув барыгу о стену его же магазина. — Ты скорее всего, не умрешь. Но Канцелярия конфискует у тебя все имущество, так что вряд ли ты сумеешь вылечиться, будешь доживать свой век в Квартале Отбросов, валяясь в грязи и умоляя о милостыне.

— Прошу вас, сеньор! Я правда, действительно ничего не знаю! Клянусь могилой жены. Вы взяли не того! — страх и горе в голосе ригельвандца были столь глубоки, что Вангли почти ему поверил.

— Ну хорошо, — тощее тело шлепнулось на плоскую крышу. — Но если ты мне наврал, я вернусь. Учти. Я скоро так или иначе поймаю демонолога, и, если он назовет твое имя, — подкованный сапог наступил ригельвандцу в район промежности, — я вернусь! — сухие от зноя губы расползлись в зловещей улыбке.

***

Ночь. Густая тропическая ночь опускалась на город. Черный рынок освещали факелы и расположенные на перекрестках колдовские фонари, сиявшие мертвым, недобрым зеленым светом. Ночью на эти улицы, полные остовов уснувших палаток, аляповатых домов и храпящих под полосатыми одеялами торговцев чудесами, не имеющих собственного угла, выходили, плоть от плоти ночи, грабители, убийцы, воры, высматривавшие богатые дома, и нередкие в городе чудовища — нежить и нечисть. А также облаченные в черные халаты, золотые шишаки, обмотанные тканью и крепкие чешуйчатые доспехи, вооруженные старомодно — копьями и кривыми саблями — стражники, служившие Султану Черного Рынка. Много более опытные и смелые воины, чем колониальная пехота Шваркаса, и лучше оплачиваемые к тому же.

Один такой дозор из трех стражников как раз прогрохотал сапогами по мостовой из песчаника, неподалеку от магазина Маттоли Ризичини. В свете факелов, когда шаги умолкли, показалось бледное, изможденное лицо ригельвандца. Он крадучись выбрался из-за окованной двери своего заведения и осмотрелся.

Улица была пустынна, легкий ветерок нес облачка песка и разбивался в запутанных лабиринтах проулков Черного рынка. Несколько факелов, укрепленных на стенах соседних домов, в тщетной надежде отпугнуть грабителей, давали неясный, плодящий тысячи теней, свет. Почти пустынно — вниз по улице, в тени покинутого навеса, расположился, вытянув тощие, покрытые язвами ноги мальчишка-нищий. Маттоли узнал его — это был Фарах. В свои четырнадцать парень стал уже законченным наркоманом, он и сейчас не выпускал изо рта трубку с опиумом, бледно светящуюся во тьме навеса.

Поняв, что никого, кроме нищего, на улице нет, ригельвандец, то и дело оглядываясь, словно мелкий зверек, забредший в незнакомый лес, двинулся по темным, плохо освещенным улицам.

***

— Чем больше деталей, тем больше золота, — сладковатый и казавшийся едким дым из опиумной трубки раздражал Фредерика.

— Он добрался до серого дома на Улице Масленок, она так называется, потому что ее освещают маслеными лампами, — говорил нищий, усталым, тягучим голосом, у него во рту не хватало половины зубов, а вторая половина гнила и воняла. — Его пустили, долго было тихо, я успел даже вздремнуть, потом дверь отворилась, он вышел, пошел домой.

— Хорошо, ты это заработал, — в корявую, трясущуюся руку легла золотая монета. — Смотри, не выкури все сразу.

— О да, великий притворщик! — нищий бросился бежать по темной улице, оставив Стервеца в недоумении касательно странного прозвища.

***

Он успел почти вовремя. Хотя стоило бы прийти на пару минут раньше… Теперь пришлось то и дело нырять в вонючие, пахнущие мускусом подворотни, следуя за низкорослым человечком, вышедшим из серого дома на Улице Масленок. Долгое время тот, закутанный в трепещущий оборванными краями на ветру плащ, блуждал по темным улицам, похоже, ища дорогу или запутывая «хвост».

Наконец долгий путь увенчался финалом — низкий вышел к небольшой речушке. Одной из тех, что иногда выходят на поверхность, большей же частью оставаясь в глубинах канализаций Ахайоса. От воды несло тиной и грязью, отбросы и мусор текли там наравне с водой, у самой кромки которой притаился небольшой, шаткий домик на сваях, освещаемый парой красных колдовских фонарей необычной продолговатой формы.

Костяшки низкого человека отбарабанили в дверь несложную мелодию. Полтора метра пошарпанного дерева быстро отворились, в проеме мелькнул согбенный силуэт, крючковатая рука втащила человека в плаще в дом.

Фредерик незаметно прокрался между сохнущими на берегу небольшими лодками мусорщиков — людей, вылавливавших из речонки пригодные в быту остатки жизни большого горда.

Вангли готов был поклясться, что через стенки убогой лачуги на сваях должно было быть слышно разговор даже шепотом, но нет — слышался лишь отдаленный гул, похоже, стены как-то защитили от любопытных ушей.

Низкорослый пробыл в доме около десяти минут, затем дверь снова распахнулась и человек в плаще вылетел из нее, пропахав носом борозду в речном песке. Ругая «вздорного чернокнижника» и отряхиваясь, он побрел в сторону центральной части Черного Рынка.

***

Маттоли Ризичини тихо брел по темным, полным зловещей жизни улицам Черного рынка, нервно оглядываясь. Он пытался убедить сам себя, что никто его не видел, и тайну своего покровителя он унесет с собой в могилу. Нагоняй, который он получил в сером доме, приводил ригельвандца к печальным мыслям о том, что очередное его гениальное финансовое предприятие потерпело крах, а дочери тем временем надо платить еще за два курса обучения в школе навигаторов в Ригельвандо. Впрочем, оно и к лучшему — ничего хорошего из продажи демонических артефактов все равно бы не вышло. Хорошо хоть сейцвера он, кажется, сумел убедить в своей непричастности.