Гиблый Выходной - Алексей Владимирович Июнин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зинаида Зиновьевна плакала и топталась возле висельника. В какой-то момент, когда ее чуть-чуть отпустил первичный шок, она подобрала свою упавшую сумочку и непослушными руками достала сотовый телефон. Надо звонить в полицию. Обязательно и немедленно! И в «Скорую». Сама Сферина боялась прикасаться к Степану Коломенскому, но быть может еще не поздно спасти его. Может быть он еще жив и медики вернут его на этот свет! Откачают?
– Не звони! – услышала она за своей спиной слабый голос. – Зина… не звони…
Она повернулась и едва не села на пол от повторного шока. Едва волоча ноги, к ней приближался ее дорогой и любимый Лева Нилепин. Он не мог самостоятельно держаться на ногах, ему приходилось опираться на оборудование и поддоны с дверьми. Весь в крови, с перекошенным от боли и травм лицом, он скрючивался вопросительным знаком и держался рукой за живот.
– Не звони… – простонал он и почти потерял сознание, Зинаида едва успела подбежать к нему. Оказалось, что он был еще и с ног до головы промокшим и дрожал от холода, он был ледяной. – Никому не звони…
– Лева! – почти кричала Сферина. – Что случилось? Что тут случилось, Левушка?
Нилепин оседал на пол, ноги его не держали.
– У меня будут неприятности, – проговорил он. – Ох… Это расплата…
– Какая расплата, Лева?
– За… За Августа Дмитриева… Ох… – одно его колено подогнулось и он осел на пол. Кровь сочилось у него из живота, заливая руку.
– Левушка, миленький, тебе надо помочь. Что у тебя с животом?
– Да ничего особенного… – попытался улыбнуться Нилепин. – Так… мелкая неприятность… Но звонить никому… Ох… Никому не звони, иначе… Аркадьич ведь еще ничего не отмыл…
– О чем ты говоришь, Лева?
10:32 – 10:40
Юру Пятипальцева покидала жизнь как давление из пробитого компресора. Но сквозь пелену боли он услышал, как кто-то окликнул их издалека. Один из бандитов, тот что с усиками, увидев появившуюся будто из ниоткуда незванную гостью, сразу остановил пресс, а тот что пониже угрожающе нацелил на нее острие удивительного будто музейного меча. Створки пресса остановились и Юрка смог сделать один маленький медленный вдох, на большее он был не способен. У него были сломаны ребра и прессом вдавлены в легкие, кровь лилась изо рта безостановочным ручьем.
– Вы ошибаетесь, молодые люди, – заявила женщина в чем-то белом. Юрка не мог сфокусировать на ней взгляд, он вообще не мог думать ни о чем кроме боли. – Это не тот, кого вы ищете. Отпустите его.
– Ты кто такая? – тыкал в нее мечем тот что пониже.
– Я работаю здесь, мальчики. Я все видела. Стойте, дурни! – она приподняла руки вверх. – Не надо мне угрожать, придурки! Уберите оружие или я ничего не скажу.
– А что ты хочешь сказать, красавица? – спросил Женя Брюквин. – Говори.
– Сначала подними пресс. Ты разве не видишь, что он, – она кивнула на полуживого Юрку, – сейчас умрет. Подними пресс.
Палач с усиками, скрылся из поля зрения Юры Пятипальцева и что-то нажал на панели управления. Пресс вновь пошел вниз, Юру пронзили собственные ребра, он уже не мог не то чтобы кричать, а даже дышать. Боль захватила его целиком и полностью, он сжал зубы так, что у него закрошилась эмаль. Но это продлилось недолго. Усатенький быстро исправил свою оплошность и нажатием другой кнопки, приподнял створки пресса. Юрка обвис и пустил кровавую слюну. Сознание частично к нему вернулось, он даже смог чуть повернуть голову.
– Мальчики, я знаю где деньги, – произнесла девушка в белом.
Разговор длился минут десять, все это время Юрка Пятипальцев продолжал оставаться зажатым в прессе и медленно изжариваться между нагревающимися створками. Очень трудно описать словами, что он чувствовал в это время. Он прибывал в мире сладостной муки, рая для мазохистов. Мир этот сиял и искрился всполохами чистейшей боли. Острой и сладострастной, горячей и нежнейшей, возбуждающей и удовлетворяющей. Он всецело наслаждался болью, чувствовал ее всеми своими нервами, каждой клеточкой внутри и снаружи. Боль стала его мирозданием, его эдемом.
В какой-то момент он почувствовал, что пресс еще немного ослаб и он мог даже чуть пошевелить головой. До него донеслись обрывки того реального мира, где находилось его наполненного до краев болью тело. Та женщина, что откуда-то появилась и приостановила экзекуцию, требовала за что-то тридцать три процента. О чем шла речь, Пятипальцев даже и не пытался понять. Зачем? Для чего ему это? Пусть они там в своем затхлом мирке решают свои материальные вопросы без него, а он всецело отдасться предсмертной агонии.
Как это прекрасно! Прекрасно! Боль! Он и не думал, что она может быть такой многогранной, такой убийственно благодатной.
Баба в белом сказала, что покажет у кого деньги.
Какие деньги? Какие могут быть деньги? Пятипальцев как-то рассмеялся, они там в своем мирке все еще думают о каких-то деньгах. Кровь хлестала изо рта, боль взрывала его легкие, но он продолжал смеяться насколько позволяли ему сдавленные створки пресса. Он задыхался и захлебывался, кашлял кровью и корчился в агонии, но смеялся. Они смотрели на него, а он уже никого не замечал. Испытывая самую мучительную боль какую только можно, Юрка Пятипальцев ржал и не мог остановиться. Это был странный жуткий смех умирающего от боли мазохиста.
Тем временем женщина потребовала освободить Пятипальцева. Усатенький нажал на пульте кнопку и столы пресса стали сжиматься, он переполошился, нажал еще какую-то кнопку, створки остановились. Пятипальцев захлебывался кровью и иступлено выл.
– Опять не та кнопка, – донеслось до него глухой голос извне. – Когда же я запомню…
Опять нажатие и створки пресса чуть разжались.
– Серую! – возопил окончательно обезумевший от боли Пятипальцев. – СЕРУЮ!!!
– Почем серую? – растерялся усатенький.
– СЕРУЮ ЖМИ!!! – ревел агонизирующий Пятипальцев, уже не различая ничего вокруг. – СЕРУЮ-Ю-Ю!!!! Август, прости!!! Это расплата!!! Я тебя вижу, Август!!!
Поколебавшись, усатенький все-таки нажал на серую кнопку и Пятипальцев провалился в мир адской боли, он стал солнцем, он стал вселенной. Он стал всем! Он сгорел в наслаждении, он расщепился в кайфе, он взорвался от счастья!
Его тело, несколько секунд еще сопротивлялось давлению, руки-ноги дергались, кровь брызгала из лопающейся кожи и наконец тело захрустело и обмякло. Пресс
