Уйди во тьму - Уильям Стайрон

Гарри повернулся к ней, схватил ее за кисть.

— А теперь послушай меня, Пейтон, — решительно произнес он, — послушай. Я знаю, что ты чувствуешь и все такое. Но если ты будешь продолжать об этом говорить и проворачивать это в своем мозгу, ты сделаешь несчастными нас обоих, и вся наша поездка будет испорчена…

Она, фыркнув, отвернулась от него и осушила свой стаканчик.

— Прекрати. Ты говоришь совсем как дядя Уигли.

Некоторое время они сидели молча, нервно ерзая, вдруг почувствовав холод и раздражение. Над ними появился Марс в виде розовой резиновой капли над полной и добродушной луной. Несколько машин проехали в док, словно обнюхивая, будто собаки, бамперы друг друга. А по воде, вырисовываясь силуэтом на фоне огней Норфолка, к ним подплывал паром, многозначительно гудя. Гарри поднял глаза к небу.

— Какая свадьба!..

Пейтон молчала, налила себе еще выпить.

— Послушай, — сказал он, — не перебарщивай с выпивкой. Хотя часть свадьбы была премилая, лапочка. Я имею в виду венчание. Мне понравился Кэри Карр. И этот старикан — как же его звать? — Хьюстон. И твой старик.

— Он осел.

— Нет, я так не считаю. Он был взволнован выше крыши и сбит с толку. По-моему, он считал, что ты раскритиковала его, отбросила или что-то в этом роде. Он вовсе не осел, он был просто опечален…

— Он осел. Пятьдесят лет прожил в полном и абсолютном ничегонепонимании, устроил себе не жизнь, а неразбериху.

— Не злобствуй, крошка…

— Не злобствовать! — воскликнула она. — Ты говоришь: не злобствовать. Да как я могу быть иной, когда вижу, куда эта жизнь ведет его? Как я могу быть другой? Неужели ты не понимаешь: он никогда не менялся, совсем как Элен. Это самое страшное. Неужели ты не видишь? Она была безнадежна, я полагаю, со дня своего рождения. Но папа! В нем было столько хорошего, и все пошло прахом. Он не был в достаточной мере мужчиной, чтобы действовать по-мужски и принимать решения, и вообще. Или вовремя остановить ее. А эта идиотка, с которой он крутился всю свою жизнь. Какой фарс! Я уверена, что он к ней вернется.

— Так что…

— Что ты хочешь сказать этим «так что»? Это ужасно, Гарри, вот что. Я не хочу сказать, что справедливо сужу о нем и о ней. Ей-богу, она лучше этой… этой мегеры! Но разве это не ужасно? Неужели ему мало других бед, чтобы он пополз назад к этой идиотке? Ой, мне так его жаль. Неужели ты не видишь беды?..

— Да…

— Не видишь. Ради Бога, Гарри, не будь таким христосиком. Перестань щадить мои чувства. Скажи, что ты о них думаешь. Скажи, что ты презираешь их так же, как я! Скажи. Поработай головой, Гарри. Да ну же, скажи!

— Нет, я…

Она отпрянула от него.

— Ох, ей-Богу, ты невозможен.

С возрастающим отчаянием он смотрел, как она напивается. Паром подошел, причалил, коснувшись с неприятными взвизгами свай. Они собрали вещи, дали негру пятьдесят центов за то, чтобы он им помог сесть на паром. На закрытой верхней палубе, куда они поднялись, не обменявшись друг с другом ни словом, горел яркий свет, было жарко и чем-то пахло. По-прежнему не разговаривая, они сели на плетеную скамью. Окна запотели от пара. Потянулись и другие пассажиры: пара среднего возраста, два сонных солдата, прыщавый юноша в рабочем комбинезоне, пожилая женщина с попугаем. Споттсвуд был теперь накрыт, и, проходя мимо Пейтон и Гарри, женщина с укором посмотрела на них, затем села в дальнем конце палубы. Где-то играл музыкальный автомат, а за прилавком, продавая безалкогольные напитки и сосиски, а также сувениры («Приезжайте в Виргинию, — значилось на пепельницах, — колыбель нации»), стоял молодой мужчина и сосредоточенно ковырял в носу. Он выглядел как большинство скучных людей, которые, почти не меняя маршрута, передвигаются на многие мили каждый день, и когда Гарри попросил у него имбирного эля, бутылка оказалась теплой.

— Он теплый.

— Другого у нас нет.

— Но он же теплый.

— Хотите — берите, хотите — нет.

— Вот, детка, — сказал Гарри, обращаясь к Пейтон, — смешай. Или, я подумал, — добавил он, вытаскивая бутылку из ее пальто, — пожалуй, лучше подождать, пока мы не сядем в поезд. У нас до отправления еще целых два часа.

Она подняла на него красные, усталые глаза.

— О’кей. Я тогда прикончу эту.

Он снова сел рядом с ней, и она положила голову ему на плечо. Он обнял ее, прошептав: «Душенька», — но она ничего не произнесла в ответ. Под палубой застучало — паром отошел от причала, прошел мимо ответвления от полуострова, где в темноте маячили бензобаки, мимо буйка, мигавшего красным глазом, и вышел в залив. Музыкальный ящик играл «Исступление». Один из солдат растянулся на скамье напротив них и заснул. Тут Пейтон спросила:

— Гарри, куда ты ходил?

— Когда?

— Когда она явилась и забрала меня наверх. Почему тебя там не было?

— Я разговаривал с твоим отцом.

— Но я видела, что ты еще с кем-то разговаривал. Как раз когда я уходила. С какой-то девушкой. Полли Пирсон.

— Она совсем ребенок, — сказал он. — А как она тебя превозносит…

Пейтон отодвинулась от него, вцепившись рукой в его запястье.

— Не это главное, Гарри! Неужели ты не понимаешь: ты был нужен мне тогда. Будь ты там, все, возможно, пошло бы иначе. Ты мог бы что-то сделать. Но тебя там не было. Ты меня оставил, как делаешь всегда. Когда ты мне нужен. Почему ты не пришел и не спас меня? Неужели ты не понимал…

Он издал успокаивающий звук.

— Нет, лапочка, послушай. Не устраивай по этому поводу разноса. Я же на твоей стороне, детка, поверь мне. Честное слово. Не устраивай ада сейчас — это же наш медовый месяц в кавычках. Если бы я знал, все было бы иначе, но я же не знал, я представления не имел…

Она выхватила из его руки бутылку, налила себе виски, залпом выпила. Она повернулась к нему — глаза воспаленные и совсем некрасивые, и он, вновь почувствовав старое отчаяние, приготовился услышать страстную речь, с горечью думая: «А как насчет меня? Эта свадьба была что — пикником для меня?» Она уже несколько месяцев не была такой, и он думал, что сумел ее выправить, но нет: сейчас, как и на тех гулянках в Вилледже[26], она вымещала на нем свое горе, тогда как он ничего такого не сделал.

— Неужели ты не можешь выбросить из головы этих девиц? Великий Боже, Гарри, вдень нашей свадьбы! При том, сколько всего случилось. Когда ты был мне так нужен. Ты что, считаешь, что меня можно вот так бросить, пренебречь мной и забыть? Ты поступал так раньше и снова так поступишь, я знаю, и у нас будет поганая-препоганая жизнь, если ты не будешь настороже.

— Пейтон, не говори глупостей.

— А я и не говорю. Все это — чистая правда. Всякий раз, как ты мне нужен, ты…

Но он уже не слышал ее: он выключил ее слова из своего сознания аккуратно и полностью, как если бы вырубил свет. Это единственное, что надо было сделать, поскольку, несмотря на все ее утверждения, правды в том, что она говорила, не было; он не мог надеяться, что ему удастся сразить ее ужасное отсутствие логики фразами вроде: «Пейтон, не говори глупостей». Он считал, что и это полностью уничтожил — эти ошибочные, безумные рассуждения, — и сейчас чувствовал себя усталым, и опечаленным, и разочарованным. Он сосредоточился на более приятных мыслях — подумал о Флориде, стал смотреть на женщину с попугаем, которая дремала, кивая, и, вздрогнув, просыпалась. Над ними прозвучал гудок — глухой и печальный, и Пейтон, несколько умиротворенная его молчанием, уже мягче произнесла:

— Я хочу лишь, чтобы ты оберегал меня. Я ведь вовсе не придира или мегера. Мне жаль, что я столько всего тебе наговорила, дорогой. Я ведь вышла за тебя замуж, потому что ты мне нужен.

Он посмотрел ей в глаза.

— Нужен?

— Я имею в виду… — Она пыталась что-то сказать.

— Нужен? — повторил он.

— Я хочу сказать…

— Нужен? А любовь?

Она молчала.

— Любовь? Любовь? — с горечью произнес он, держа ее за плечи.

Она расплакалась. Он дал ей спокойно поплакать на своем плече, держа за руку. Женщина среднего возраста с сомнением смотрела на Пейтон, а когда Гарри мрачно зыркнул на нее, аккуратно поправила свою вуаль. Прыщавый юноша тоже наблюдал за Пейтон, но вдруг застеснялся и начал с мечтательным видом поедать шоколадку «Херши». Наконец Пейтон перестала плакать и вытерла слезы.

— Извини, — сказала она.

— Все в порядке, лапочка, — мягко произнес он. — Ты придешь в себя, когда мы сядем в поезд.

— Да.

— А теперь давай немножко взбодримся, ради Христа. — Да.

Она улыбнулась и пожала ему руку. Потом — после долгих уговоров со стороны Гарри — они потанцевали в проходе близ музыкального автомата, позади прилавка для завтрака, где рядами висели яркие сувенирные флажки, а пар из кофейника накрыл волосы Пейтон. Проход был заставлен, и в нем было тесно: в какой-то момент они наткнулись на пожарный шланг и при этом потеряли равновесие — Гарри, нагнувшись, поцеловал ее, не стыдясь, провел рукой по ее бедру. Она хихикнула и вернула ему поцелуй, раскрыв губы, — на свету ярко блеснули ее идеальные белые зубы. В какой-то момент она укусила его за ухо, ион, почувствовав боль, ущипнул ее за зад. В музыке — этаком буги-вуги — полно было дрожащих звуков рояля и рыкающего баса; пластинку эту ставили дважды. Старик негр, попрошайка в енотовой шапке и со ртом, полным черных зубов, проковылял из мест, выделенных для цветных, чтобы посмотреть на них, слабо похлопать в такт своими белесыми ладонями и попросить десять центов. Гарри от полноты счастья дал ему всю свою мелочь — а это было около доллара — и получил благословения Иисуса. Пейтон выпила еще виски. Они потанцевали еще — на этот раз под музыку «Исступления» и под вопли тромбона понеслись как перышки по проходу. Паром, подброшенный волной, закачался подними, но это не так обеспокоило Гарри, как состояние Пейтон, которая висела на нем, путая па, положив тяжелую голову на его плечо.