СССР™ - Шамиль Идиатуллин

– Очень сложный что-то намек. Имеется в виду, что мы тут бузим не потому, что нас накалывают по-черному, а потому, что нас кто-то подкупил?

– Кто-то. Смешно. Впрочем, я же говорю, что ты из другого как бы подвида, а если из этого – можешь и не знать, на чью мельницу... Что значит можешь не знать? Я же тебе вчера все объяснил: нас жуют с хвоста, накат не прекратился, споткнемся – затопчут навсегда. А вы с горла жуете. Пятая колонна, блин.

– Игорь Никитич, я первым с арматурой пойду, если империалисты нагрянут. Но это же не на самом деле так, страшилки, не бывает такого. Это же стандартная схема: выкармливать терроризм, чтобы под его предлогом давить свободы. Ну, у нас вместо терроризма московский империализм, который всех сожрет, – те же яйца, вид сбоку.

– Не на самом деле. Дима, я тебе, не знаю, любимую коллекцию вьетнамских беззубцовок подарил бы, если бы ты прав оказался и угроза впрямь из пластилина. Но нас на самом деле сожрут, сомнут и в очко спустят. И кабы только нас. Дима, в последний раз: цена вопроса очень высока. Не только наши с тобой зарплаты, не только полки в магазинах и даже не коробки эти электрические. О Союзе речь – не как о городе, а как о жизни. Тут ведь нормальная впервые жизнь выстраивается, в которой жить и приятно, и удобно, и безопасно – и по-нашему. Не по-буржуйски, не по-американски, не по-азиатски, кавказски или китайски, а по-нашему. Нам ночь простоять и день продержаться, а дальше жизнь совсем ведь хорошая настанет. Понимаешь?

– Понимаю. Если эта жизнь позволяет плющить людей в бараках и платить им фигушки вместо денег, на фиг такую жизнь. Я сюда не за этим приехал.

– Я думал, ты сюда работать приехал. Ра-бо-тать.

– Работать, а не унижаться забесплатно.

– Ты много унижался забесплатно?

– Я – нет. Но ребятам совсем трындец.

– Так пусть они за себя и говорят, почему ты-то за них рубишься?

– Вы знаете, Игорь Никитич, два года назад, когда я только приехал и меня Паршев плющил, вы бы за меня не вступились – я бы такого натворил, мама не горюй. Ну и выходит, теперь моя очередь поддерживать тех, кто готов натворить – и кто мне поверил.

– Ага. Я вступился, я, выходит, и виноват. Мне и расхлебывать. Как, говоришь, ребят звать, которые у тебя живут? Гарбичев и Колычков? Четвертая с третьего, правильно понимаю?

– Пятая с третьего. А что?

– Ничего, узнаешь сейчас. Сюда посмотри.

– Да у меня свой есть.

– Твой не работает. Сюда посмотри, говорю.

– Как уж... Действительно. А так разве бывает? Все, смотрю, смотрю. А что эт... Иг... Ник...

– Извини, Дима. Ребят, уносим – и на третий, соседей его пасти. Что стоим, в темпе, я сказал!

ГЛАВА 10. НА ПУТЯХ РАДИКАЛЬНОЙ РЕФОРМЫ 

1

Когда ж совет в союз вошел с народом,

Из первых я на гибеллинов встал

И не одним горжусь на них походом.

Снега не было только посреди трассы – почти не было, укатанный на два-пальца-как-в-асфальт шероховатый слой льдисто-гравийной глазури не считаем. Когда только успели укатать – нет ведь движения, сколько здесь ерзаем, ни единой машинки не проскочило, а снег всего три дня как вернулся – полными тазами, правда, так что ближе к обочинам сероватые буруны дорастали до голенища, а кюветов и вовсе не было видно, бесконечная берлога была от Белой Юрты до горизонта, две берлоги, по обе стороны трассы, и каждая в полтора роста высотой. Может, он и не таял здесь никогда? Шаг в сторону – и сам не выползешь, и грейдер до июня будет дно колесами искать, как пьяный космонавт.

Купаться в полугодовой мерзлоте дядя Владя не собирался. Поэтому был очень прицелен и аккуратен. Надо было полностью расчистить тридцатиметровый участок трассы, не сыграв в кювет, и не позволить сыграть туда же БКМ. На кой черт нужен был БКМ для уродования самой безлюдной точки района, дядя Владя понять не мог. Да и не старался, честно говоря. Сказали расчистить трассу – расчистим. Сказали наковырять в ней непролазных дырок – наковыряем. Сказали с обеих сторон от дырок бетонных блоков накидать – накидаем.

Блоков бы хватило выше крыши, а можно было бы и парой сваленных на дорогу сосен ограничиться, но коли начальство решило поусердствовать, выполним. Про опасности мы предупредили? Что соляра на две недели сожжем, с капстроем из-за блоков скандал выйдет, плюс бур, скорее всего, от внедрежа в мерзлый асфальт полетит? Предупредили. Совесть чиста, задачи поставлены, за работу, товарищи.

Дядя Владя, затаив дыхание, сдал чуть назад, выровнял лезвие и погнал по плавной дуге последний гребень к отвалам, неровно выросшим за последний час. И страшно удивился, когда мокрый загривок цапнуло морозом от правой двери и следом за морозом в кабину ввалился незнакомый парень и, положив руку на руль, зло и весело спросил:

– Отец, вы тут что за субботник устроили?

От ужаса дядя Владя нечаянно даванул на газ, грейдер взревел и устремился сперва в рыхлую стену, затем, когда парень, гаркнув что-то, вильнул рулем, на строй муповской техники, который мистическим образом успели проредить черные машины, низкие и блестящие, – не могли они сквозь грейдер проехать, а проехали, – и теперь их странно одетые пассажиры стояли на подножках «КамАЗов» и спецтехники либо рядом с нею и напряженно смотрели на толстый кривой нож грейдера, летящий им в лица. Тут парень снова гаркнул, выкручивая руль, и полез ногой поверх колена дяди Влади. Дядя Владя рявкнул, отпихивая его, и успел все же выправить руки и мягко выжать тормоз. Зашипевший грейдер качнул ножом перед носом хмурого чужака, звонко цокнув о бампер кочкинского «КамАЗа», и застыл. А чужак и не дернулся тоже, будто каменный.

Парень крутнул головой, выдохнул и сказал:

– Молодца, отец. Пошли на воздух.

Дядя Владя одновременно полез за арматурным распором, вспомнил, что оставил его в выездной машине, дошипел фразу, начатую при торможении, сообразил, что даже сам не слишком понял, что сказал, и, положив ладони на руль, перевел шипение в вопрос:

– Ты кто вообще?

– Советские мы, – ответил Макс Черехов. – Пошли-пошли, не бойся.

Баранов, пару раз с натугой моргнув, дыхнул перед собой. Мутное пятнышко легло на вороную сталь лезвия и тут же стаяло. Комочки снега, влетевшие в лицо, когда грейдер, слава тебе господи, остановился, тоже начали таять и вперевалочку скользнули к шее. Баранов представил, что вот так же стекает по толстому металлу кровью и костной дробью. Стекал бы, кабы еще шаг сделал, ну или кабы грейдер остановился секундой позже. Кроме тусклой гадливости, образ никаких чувств не вызвал. Есть свои преимущества в крайнем утомлении.

Баранов медленно обмахнул лицо, тюкнул ногтем в стылую броню – нет, больше не пела, сделал тот самый шаг вперед – нет, не сделал, некуда, тогда сделал пару шагов назад и принялся наблюдать за выстраиванием на разбирательство.

Жив остался – хорошо, проснулся – тоже неплохо.

День был чумной, и это был третий чумной день подряд.

И всю эту чуму Баранов переживал на ногах, несколько раз привелось на часок глаза завести – вот сейчас, например, пока сюда мчались. И даже похвастаться этим было некому: насколько Слава понимал, весь широкий совет жил в том же режиме, а Рычев с Бравиным и Валенчуком вовсе челночили как трамвайчики, не гася фар. Впрочем, у них и маршрутная сетка была поплотнее, так что она первые торпеды и принимала. Торпеды были удивительно разномастными и неудивительно синхронными: допустим, позавчера в Союз прибыли налоговики и санврачи, вчера атомщики, пожарные и полтора генерала из Минобороны, а сегодня экологи и дамочки из районного Департамента образования. Дамочки совсем уже не лезли ни в ворота, ни в Красную армию, во всех смыслах.

Даже если бы габариты дамочек оттенялись рогами, пятаком вместо носа и беглым санскритом, а прибыли бы они из своего Средневаховска не на родной до боли «единичке», год назад подаренной тамошней администрации от камаловских щедрот, а, допустим, на летающей суповой тарелке, все бы только сказали со вздохом: «А кормить-то их чем» – и рассыпались по следующим точкам нападения. Которые раскрывались огненными бутонами каждые пять минут: новый арест счетов и стопор всех поставок, наезд на филиалы сразу трех региональных УФАСов в связи со злоупотреблением доминирующим положением на рынке и какими-то рекламными нарушениями (это у Союза-то, принципиально обходящего рекламный бизнес и любые его традиционные проявления по дуге), наезд на четвертый подряд филиал со стороны потребнадзора, уловившего тревожное влияние «союзников» на мозг, зрение и критичность мышления любимых потребителей, наконец, заседание думы ХМАО, посвященное официальной ликвидации муниципального образования «Ново-Ваховское», более известного как «Союз». Это не говоря о партийно-общественных неприятностях, о которых Баранов не знал вообще, но которые, похоже, все плотнее приближались по сущностным характеристикам к энциклопедическому определению геноцида.