Экипаж Меконга - Е Войскунский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прощай, Москва!
- Молодой человек, поднимитесь с подножки, - строго сказала толстая проводница.
Николай, в последний раз махнув рукой, поднялся и вслед за Ритой вошел в коридор вагона.
За окном все еще текли московские улицы, кварталы новых домов, магазины, троллейбусы. На переездах, за полосатыми, шлагбаумами, урча моторами, толпились автомобили.
- Давно я не ездил в поездах, - сказал Николай. - Дикая трата времени. Летать куда лучше.
- А я люблю поезда, - сказала Рита. - Хорошо спится в дороге. И читается. Люблю смотреть в окно.
- Тебе не жаль уезжать из Москвы?
Рита пожала плечами.
В соседнем купе шел громкий спор. Упитанный гражданин средних лет не пожелал уступить женщине нижнее место, мотивируя это тем, что заплатил за него деньги; соседи совестили его. Николай ввязался в спор и упрекнул гражданина в отсутствии гуманизма.
- Ты, оказывается, крупный общественник, - сказала Рига.
- Ничем его не прошибешь, - проворчал Николай. - Сидит с величественным видом в своей пижаме и ухом не ведет.
- Может быть, он начальство?
- Любое начальство, даже самое грозное, на девяносто процентов состоит из воды.
- Не только начальство. - Рита улыбнулась.
В Серпухове Николай выскочил на перрон. Ему очень хотелось купить чего-нибудь для Риты. Но в ларьке, кроме колбасы, консервов и печенья, похожего на круглые кусочки фанеры, ничего не оказалось. Николай нетерпеливо огляделся. Навстречу шла шустрая девчонка в белом халате и огромных валенках.
- Купите мороженое! - взывала она к пассажирам. - Мороженое кому?
- Мне! - не задумываясь, отозвался Николай.
Он вошел в купе и протянул Рите холодный дымящийся пакетик. Рита удивленно посмотрела, подбородок у нее задрожал от сдержанного смеха.
- Ну кто в такой мороз ест мороженое?
- Реклама велит есть мороженое круглый год.
- Ну и ешь его сам. Раз ты придерживаешься требований рекламы.
Николай молча развернул пакетик, откусил. Заныли зубы. Рита взглянула на его огорченное лицо, и глаза у нее стали мягкими и грустными. Она отвернулась и долго смотрела в окно. Там убегали березы - белые на белом снегу. На их голые ветки нанизывались клочья желтого дыма.
Быстро сгущались ранние зимние сумерки. Возникли и пролетели мимо небольшой поселок, замерзшая речушка и три темные фигуры с удочками над прорубями.
Николай проговорил негромко:
- Рита, ты хотела о чем-то мне рассказать.
- Да.
Мерно постукивали колеса на стыках рельс.
Николай ждал, рассеянно глядя в окно.
- Не знаю, с чего начать, - сказала наконец Рита. - Сложно все у меня... Я ни с кем еще не делилась... - Она тихонько вздохнула. - Ну, слушай. Ты вспомнил, как тогда, в детстве, у папы на столе лежали два металлических брусочка. Так вот. Расскажу все, что знаю о них...
Да будет позволено авторам взять на себя этот рассказ. Ибо они имеют основания полагать, что знают историю с ящичками лучше, чем Рита.
РАССКАЗ О ТРЕХ ЯЩИЧКАХ
Слухи о матвеевских чудачествах давно ходили по Петербургу. Говорили, будто еще в царствование Петра Алексеевича один из Матвеевых, флота поручик, вывез из Индии девицу с колдовскими черными глазами и от оной девицы пошла в матвеевском роду порча. Сыновья и внуки в государевой службе до больших чинов не доходили - сами обрывали карьеру прошениями об отставке и уезжали в тверское имение. Там жили анахоретами, к себе на порог мало кого пускали. От сих немногих, однако, было известно, что будто далеко за полночь из запретной горницы слышатся шорохи, скрежет и разные трески, сыплются адские искры и по дому простирается свежий дух, каковой бывает после грозы.
И еще ходили шепоты, будто хранят Матвеевы волшебный нож, от той индийской девицы в приданое полученный. Что за нож, в чем волшебство, никто толком не знал, пока не настал черед Арсению Матвееву, правнуку флота поручика, выпускаться из Морского кадетского корпуса. Было это еще перед Бонапартовым нашествием. Молодые мичманы сняли у Демута, на Мойке, номер для холостяцкой пирушки по случаю производства в офицеры. За пуншем произносили горячие речи. Вспоминали морские походы - всем уже довелось поплавать в бытность гардемаринами. Мечтали о дальних кругосветных плаваниях, подобных тому, что свершили Крузенштерн и Лисянский. Не знали еще, что многим из них судьба приуготовила сухопутные баталии...
Раскраснелись от хмеля будущие мореходы, порасстегивали новенькие мундиры. В разгар пирушки Арсений Матвеев положил на стол смуглую руку ладонью книзу и по самую рукоять всадил в нее выхваченный из-за пазухи нож. Затем быстро спрятал нож обратно, и... диво дивное - ни кровинки на пораженной руке, ни царапинки! Да полно, не почудился ли сей нож с пьяных глаз молодым вертопрахам?
Весть о чуде в Демутовых номерах разошлась по петербургским гостиным. Говаривали, верно, что в старину и не такое еще бывало. Старики вспоминали отцовы и дедовы рассказы о дивном несгораемом на огне платке, каковой за тысячу рублей поднесли государыне Екатерине Первой заезжие грецкие монахи.
Впрочем, про Матвеева скоро забыли: не до него было. Войско Бонапартово переправлялось через Неман, началась война. Пороховым дымом заволокло эти грозные и славные годы.
Но был один человек в Петербурге, всегда одетый в черное, который не забыл о чуде с ножом. От верных людей он исправно получал сведения об Арсении Матвееве, где бы тот ни был - на Бородинском ли поле, в Тарутинском ли лагере, в Лейпцигском ли госпитале, откуда, оправившись от ранения, уехал Арсений в отцово имение под Тверью, на поправку.
Имя человека в черном было граф Жозеф Мария де Местр, посланник сардинского короля (лишенного своих владений) и значительное лицо в ордене иезуитов.
Перед войной существовал в Петербурге иезуитский пансион - немало отпрысков именитых семей за дорогую плату обучалось в нем латынским молитвам, божественной истории да еще послушанию и смирению. Воспитанники пансиона, выйдя в государственную службу, не забывали своих духовных отцов. Чаще других наведывался к де Местру молодой князь Курасов. Он-то и поведал сардинскому посланнику о прелюбопытном ноже: князь был в числе немногих статских, приглашенных на мичманскую пирушку, и сам видел, как Матвеев проткнул ножом руку, не причинив ей вреда.
Де Местр, выслушав молодого князя, призадумался. Нож, проникающий безвредно сквозь руку?.. Старый иезуит верил в небесные знамения столь же незыблемо, сколь в славное предначертание общества Иисуса - неусыпного стража веры и престолов. Поразмыслив, граф острым своим умом постиг: то было знамение свыше. Подобно ножу, проницающему тело, иезуиты беспрепятственно пройдут в покои монархов, в палаты сановников, дабы склонить их к истреблению вольнодумства. Довольно расплодилось богомерзких наук, от коих проистекло диавольское якобинство, разрушающее троны! Настала пора подвигнуть людские сердца к смирению пред божественным промыслом. Настало время возвысить орден вопреки гонениям, вопреки слепоте иных владык. Ему, Жозефу де Местру, выпала высокая честь - представить сие знамение ордену.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});