Воспоминания Элизабет Франкенштейн - Теодор Рошак

Ярость, как хмель, затмила мне разум, заставила забыть о доводах рассудка. В ушах стоял лишь один звук: жалобный плач девушки — моей сестры, которая лежала в нескольких шагах от меня, подвергаясь жестокому унижению. Я вновь почувствовала, как яростный вой рвется из меня — вопль, который мог бы потрясти горы и вызвать лавину. Секунду спустя я поняла, что не издала ни звука. Эти несколько мгновений жизни как бы отсекло, и я пришла в себя в другом времени. Ярость моя нашла выход, но не в крике, а в ударе. Слепом, инстинктивном, так наносит удар разъяренный зверь. Но что я все-таки сделала? Я не могла сказать этого, пока не увидела, что мой нож торчит в шее мужчины, так глубоко войдя в его горло, что, попытайся он закричать, ничего у него не вышло бы. Но он и не закричал; только придушенно захрипел, коротко содрогнувшись. После чего замертво рухнул на девушку. Моя рука нанесла удар, опередив саму мысль об ударе.

Тут же мною овладела необыкновенная тревога. Я бросилась к девушке, освободила ее, стащила с нее труп, потом шепнула на ухо: «Тише! Он мертв. Спасайся! Быстрей! Они решат, что это ты убила его». Бедняжка потрясенно смотрела на меня. Что она должна была подумать о странной фигуре, внезапно выскочившей из тьмы? Что, если я очередной насильник, явившийся, чтобы удвоить ее мучения? Но она была не глупа; как только она увидела нож, вонзенный в ее врага, мои слова дошли до нее и она, спотыкаясь, стала отступать в лес, стягивая на груди порванную кофточку. Она не лучше моего знала, в какую сторону безопасней бежать; но тут шум, который она производила, слепо продираясь сквозь кусты, напугал солдат у костра, которые решили, что к ним подбирается какой-то зверь, и бросились наутек. Так у меня появилась возможность спасения; но прежде я наклонилась над трупом, чтобы вытащить свой нож. Однако обнаружила, что он попал в кость и так крепко засел, что освободить его не удавалось. Я смотрела в изумлении; я и не представляла, что способна ударить с такой силой. Ничего не оставалось, как оставить нож в теле. Я собрала свои веши и крадучись пошла подлеском в сторону, противоположную той, куда убежала девушка.

Помертвевшая от ужаса, ощущая тошноту в желудке, я нащупывала путь в ночи. Я совершенно не представляла, в какую сторону идти, то и дело натыкалась на деревья и кусты, раня себе лицо и руки. Позади мелькали огни головешек и слышались голоса солдат, звавших своего мертвого товарища, скоро сменившиеся воплями ужаса, когда они наконец нашли его. Я побежала быстрей, бросаясь туда, где заросли казались менее густыми, но скоро увидела, что вернулась на прежнее место. Головешки неожиданно замелькали впереди! Я бежала прямо на них. Вдруг на тропе передо мной вырос солдат, размахивавший горящей палкой. «Стой! Кто здесь?» — крикнул он, хватаясь за мушкет. Я в панике повернулась и помчалась в другую сторону. Тут же за спиной появились еще люди и с криками пустились в погоню. Мне было не убежать от них.

Внезапно я услышала над головой знакомый голос — хриплый голос Алу, кричавшей пронзительно как никогда. Я слышала хлопанье ее крыльев и вопли ужаса перепуганных солдат. Алу напала на моих преследователей, била крыльями и клевала в лицо, — так однажды она нападала на собак. «Дьявол!» — услышала я вопль одного из солдат, когда они, спасаясь, разбегались по лесу. Гремели выстрелы. Голоса солдат затихли вдалеке, но еще долго до меня доносился хриплый голос Алу, снова и снова звучавший над деревьями, точно голос ангела мщения. Он и в самом деле звучал словно голос из ада.

Хотя враги рассеялись, я продолжала бежать, будто меня преследуют. Постоянно спотыкалась о кочки и падала на колени. Мало того что луна светила тускло, еще и слезы туманили глаза. Но это были слезы победы; я чуть ли не смеялась во весь голос, мчась по темному лесу. Душа ликовала. Какое прекрасное чувство испытываешь, пролив подлую кровь! Я упивалась сознанием, что убила этого зверя, который представлял всех этих скотов, всех насильников над женщинами. Я не жалела о содеянном. Даже убежав на поллиги или больше от того ужасного места, я, казалось, продолжала слышать жалобные вопли оставшихся женщин, чьи тяжкие испытания еще не закончились. Это еще больше утвердило меня в правильности моего поступка. Если б только я могла убить всех этих негодяев!

Наконец, когда больше не осталось сил бежать, я свалилась под деревом и уткнулась лицом в землю. Вновь и вновь повторяла себе: «Я поступила правильно! Это не преступление», — пока усталость не сморила меня. И сон был мне как великое прощение. Ужас содеянного, мучивший душу, притупился; и пока глаза мои были закрыты, вокруг меня выплывали из темноты величественные картины. Я проснулась лишь поздно утром. Первое, что я увидела, смахнув с ресниц капли слез, — пейзаж дивной красоты, явленный мне, словно для исцеления души. По ту сторону долины виднелся могучий Монтанвер, изрезанный ужасными трещинами и заиндевелыми пустотами. Громадный дымящийся ледник был окружен отвесными горами, застывшими потоками и безмолвными водопадами — царство суровых льдов.

Оторвавшись от этого поразительного вида, я обратила внимание на свои руки, которые все были в пятнах, сухие и с запекшейся кровавой коркой вокруг ногтей. Уж не кровь ли это? Не поранилась ли я? Но тут мои мысли прервала веточка с ягодами, упавшая рядом. И я услышала, как надо мной, на дереве, затрещала клювом Алу. «Спасибо, Алу!» — крикнула я и принялась шарить в своей сумке: нет ли там чего добавить к моему завтраку. Но обнаружила только один из ножей: белый.

Только тогда я вспомнила, откуда взялась кровь.

Но где же раскаяние? Его нет. Я изумилась, поняв, сколь очищающим было совершенное убийство. Не просто «оправданным», как его могли бы назвать в зале суда, но очистительным. Эта кровь очистила меня, освободила от ярости и озлобленности, как бы примирила с миром. Я совершила правосудие собственной рукой, рукой женщины! Часто ли женщина имеет такую возможность? В глазах мужчин насилие над женским телом позорит женщину; ей не следует говорить об этом; преступление остается безнаказанным. Но я восстановила справедливость одним смертельным ударом ножа.

Неподалеку я нашла родничок: тонкую холодную струйку, сочившуюся из скалы. Набрала в горсть воды и смыла кровь с ладоней. Закончив, непроизвольно подняла руки к солнцу жестом словно бы молитвенным. Я наслаждалась ощущением чистоты, которая больше той, что дает мытье. Через мгновенье я набросилась на еду, ибо просто умирала с голоду.

Ясное, сверкающее утро. На вершинах холмов лежит иней. В сумке почти пусто: немного сушеной рыбы и засохший сыр. Нужно набрать орехов и грибов.