Воспоминания Элизабет Франкенштейн - Теодор Рошак

Теперь возьмем мужчину. Он создан, чтобы пронзать, проникать. Он извергает семя. Виктор называл свой член пикой, боевым оружием. Таран, копье, дубинка. Значит, сама Природа назначила нам, мужчине и женщине, играть разные роли? Отдающая и берущий, победитель и побежденная. Великое Делание предполагает объединение того, что разделено, превращение Двоих в Одно. Что, если это ошибка? Что, если время создает это различие, а время не течет вспять? Что, если время, создавшее эти тела, более реально, чем представляют себе адепты?

Я начинаю терять счет дням и вижу, что наслаждаюсь свободой, которую дает это неведение. Я больше не привязана к часам и календарям. Живу по времени Алу, и лишь луна отмечает для меня смену месяцев, а солнце — сезонов, они, да еще ритм моего тела. А есть ли иное истинное время, кроме этого? Время, отмеряемое часами, — выдумка людей, все подсчитывающих; ни растениям, ни животным нет дела до него, ни небесным сферам. Время — клетка, в которую подобные люди заключили бы мир. Чем дальше, тем я все больше живу, как живут звери, — ближайшими потребностями, и они определяют мои действия. Сплю столько, сколько велит усталость; хочется отдохнуть, отдыхаю, хочется есть, ем; дни я провожу в поисках пищи, собирая ягоды и съедобные растения, в наблюдениях за тем, что предвещает погода. На ночь укрываюсь в пещерах или устраиваюсь на деревьях; последнее, что я вижу, прежде чем сомкнуть глаза, — это звезды над головой. Бывает, что у меня по нескольку дней не появляется желания говорить; возможно, я вообще разучусь это делать. Я никак не называю цветы, или зверей, или горы; ничто не нуждается в том, чтобы я называла его. Адам в Эдеме давал имена животным. Адам. А не Ева.

Я купаюсь в ледяной, обжигающей воде ручьев. Потом часами брожу в лесу нагая, только с ножом, получая от этого удовольствие, несмотря на холод. До изнеможения бегаю среди деревьев. Я упиваюсь этим слиянием с дикой природой. С какой легкостью мы освобождаемся от обычаев цивилизованного мира! И обнаруживаем в себе звериные инстинкты, таящиеся глубоко в нас. Я могу беззвучно ступать по земле; мой слух обострился; я способна учуять кого-то по запаху, доносимому ветром; когда необходимо, я двигаюсь с осторожностью и изяществом кошки. Холодный воздух закаляет меня. Я покрылась ореховым загаром, оттого что часто лежу нагой на солнце, гордо выставляя свое тело на обозрение небесам. Моя прежняя прекрасная нежная кожа сошла, отшелушась; волосы растут, как им заблагорассудится, и превратились в гриву, развеваемую ветром.

Если меня сейчас увидят, то примут за женщину из племени дикарей и, может, станут за мной охотиться. Я читала, что в Новом Свете, в лесах, встречали таких женщин. Но они дики от рождения. Интересно, существуют ли женщины, которые по воспитанию были салонными дамами, жили во дворцах и водили беседы с аристократами, которые отвергли законы цивилизации и вернулись в девственные леса? Думаю, я одна такая.

Я пьяна от свободной жизни. Руссо был совершенно прав. Цивилизация подобна тесной одежде. Но даже ему не хватило бы воображения, чтобы представить себе женщину, в какую я превратилась: дикого зверя, дитя Природы.

Никогда не вернусь в общество!

Я мчусь среди деревьев, быстро, как лань, за которой гонюсь, — или кажется, что так же быстро, пока силы меня не оставляют, а она, перескакивая через кусты, не скрывается из глаз. Тяжело дыша, падаю на землю и гляжу в бездонное пылающее небо, пока голова не начинает кружиться и я чувствую, что нахожусь на грани обморока. Я не боюсь никаких зверей; я одной с ними крови, такая же дикая. И теперь знаю, что могу убить, как убивает кошка или хищная птица.

Этим утром брожу в ручье, выглядывая рыбу. Глаза непривычны к такому занятию, но Алу будто догадывается, чем я занята, и, прыгая вдоль берега, вскоре зовет меня: заметила добычу — горную форель, выплывшую из-под скалы. Мне приходилось видеть, как умница Алу ловит рыбу, убивая ее ударом клюва. Но сейчас она терпеливо ждет, словно желая посмотреть, смогу ли я справиться сама. Заношу нож, бью! Рыба трепещет, насаженная на лезвие. Я наблюдаю, как стекает ее кровь по моей руке, как она умирает. Я так голодна, что ем ее сырой, бросая кусочки Алу, которая довольно покрякивает.

Какая я эгоистка, что так долго брожу по лесам! Я знаю, что оставшиеся дома беспокоятся обо мне. Теперь они, верно, уж решили, что я стала жертвой разбойников или волков. Но у меня нет желания возвращаться! Пока еще нет.

Я еще не стала окончательно независимой.

Ненастное утро, дождь с градом. Позже, днем, солнечно и тепло.

Всю ночь крестьяне жгут дымные костры в ложбине, чтобы уберечь от заморозка свой урожай на полях в горных долинах. Длинная линия костров, пылающих в ночи, как сигнальные огни, представляет собой великолепное зрелище. Костры багровыми пятнами светят сквозь пелену серебристого тумана и темного дыма, окутавшую долину. Над некоторыми вершинами, очищенными ветром от облаков, сияют в небе крупные звезды. Оттого, что горные пики поднимают черный стиснутый горизонт к небесам, звезды, кажется, сияют еще ярче. Неистовый Альдебаран сверкает над черным силуэтом горы, словно адская искра, только что вылетевшая из жерла вулкана.

На другое утро нахожу на примороженной земле мертвых птиц, жертв ранних заморозков. Собираю их, как опавшие плоды, ощипываю и пеку на открытом огне. Алу наблюдает, не выказывая неодобрения, но разделить трапезу отказывается.

По нескольку дней не вижу ни живой души, ни человеческого жилища. Два утеса, обращенные друг к другу передними отвесными склонами в космах вечнозеленых растений, растущих на их макушках, тесно сдвигаются вокруг меня и бесчисленными поворотами как бы подталкивают вперед, запирая наконец в тихом, уединенном месте. Я наткнулась на развалины древнего приюта отшельника и остаюсь там на ночь; ничто не выдает их происхождения, кроме нескольких изящных арок, наполовину скрытых оползнями: земля снова заросла травой и дикими цветами. Вокруг никаких прекрасных видов, поражающих контрастами; одни дивно и ровно зеленые склоны да однообразие лесных чащ — глазу не на чем остановиться. Вдалеке из каждой расселины в скалах плывут клочья тумана, приветствуя солнце, как проснувшиеся души в Судный день. Вечные туманы, высокие ели повсюду, узкие полосы лугов и лесов, разрезанные непреодолимыми крепостными валами гор. И снова, пробуждаясь, я здороваюсь со снежной твердыней Монблана и вижу внизу подо мной дно долины — огромный многоцветный ковер.

Чудеса, чудеса… довольно наслаждаться красотами. Что мне нужнее, что я хочу знать, кроме этого?