Узнай себя - Владимир Бибихин

 [≈ весна 1980–го]

Министры, маршалы, генералы, секретари, важные и решительные, важно говорят о государственных делах, в частности о том, как сделать чтобы население держалось верных взглядов. Главное для них конечно в том, чтобы народ проникся серьезностью осознаваемых ими задач. Ведь для кого они трудятся? Если народ не подхватит их идей, они сами и их идеи ничто. Им ли все это надо? Они служат. — В это время тот самый драный русский, который решал задачи западных компартий, опять на кухне продолжает свое, опять служит совсем другой иерархии. Эта иерархия, на взгляд первой, химерична, существует скорее всего по сути дела только в голове многократно наказанного, проученного, стесненного упрямца, и поэтому его легко можно назвать сумасшедшим. Но не всегда это можно сделать, нередко он ведет себя как бы здраво. Вот из‑за него рассержены министры и маршалы, он им путает ясность. Они не могут обратиться к безумцу, это нелепо. Они прямо обращаются к массам, недоумевая, как можно не понимать где сила.

 [≈ весна 1980–го]

Засыпание хорошо только после хорошего дня: доброкачественным будет все что ни приснится. Так и смерть. Как можно надеяться что за ней не наступит адский кошмар, если плохо прожил жизнь. Труднее с сознанием благополучия при умирании: надо быть Богом или Буддой чтобы знать тут что‑то достоверно. И все равно, если человек помнит за собой постоянное усилие, если он был так счастлив что от него не отнималась память о смерти, это его без обмана утешит при умирании. — Вначале эта постоянная забота о смысле жизни кажется очень стеснительной, много издержек, человек то и дело впадает в томительную рефлексию, многие иссыхают на этом, вянут под гнетом вины, но со временем, превратившись в память о смерти, такие вериги становятся легкими, а главное, совершенно необходимыми, как одежда зимой. — Формальное соображение: нет смысла в жизни без знания моего смысла, зачем именно моя душа была сотворена и послана в мир. А это не так просто понять, разобрать. Моя душа, даже моя душа, послана в мир для того чтобы быть не от мира сего, и это очень трудно понять, потому что кажется более амбициозным чем самые заносчивые проекты в мире. Это надо же, Бог задаром дает больше того, за что в мире платят любые цены.

[≈ 1–ая половина 1980–го]

Есть по крайней мере единственное, чему человек может отдаться без обмана: сознание своей смерти, ведь в ней сомнения нет. Не дать себя идиотизму обыденного сознания, как бы бессмертного. Люди едут, судят, знают очень много, особенно технического, об условиях жизни других людей, о государственных делах. Как боги. Газета обращается явно к бессмертному, и только недоговорками, т. е. цинично, подмигивая, к смертному. Откровенное, головокружительное человекобожие; бестрагичное народное сознание, титаническая «смеховая культура», безмятежный академизм. Смерть почти все воспринимают как огорчительное недоразумение. Государственные похоронные органы на каждую смерть смотрят с раздраженным Удивлением как на непорядок, случившийся впервые. — Помимо всех этих истин есть неуловимая мудрость: знать, зачем ты сейчас здесь, чувствовать теперешний вкус жизни. Ты в автобусе, который поворачивает с Киевского шоссе к восьмому микрорайону, прямо по дороге остановилось несколько легковых машин, милиционер ведет себя странно. Любая расписанная заранее истина издевательство над тобой.

[≈ 1–ая половина 1980–го]

Вся философия вращается вокруг тайны воплощения Ведь, в самом деле, голые идеи это чудовищно плоско, и обобщение текучего тоже чудовищно плоско. — В философии только первый скачок еще может быть нейтральным, например введение понятия сущего, которым можно обозначить все. Иначе говоря, есть дарованная сверху свобода быть другим, говорить другое. Но сразу за этим порогом начинается мир любви и восторга, упоение добром, и никакого права на нейтральность больше нет. Нейтральность первого шага нужна для защиты этого интимного мира, нейтральность дана Богом для неприступности своего действия, своей экономии. Позитивизм это желание всю жизнь спекулировать на нейтральности, оттягивание решительного шага.

 [≈ 1–ая половина 1980–го]

Человек, отказавшийся от мести, сумел вложить свое тепло в работу; ему удалось довести ее до конца и показать людям. Люди, отчасти и всегда малодушные, особенно теперь жестоко и безвозвратно погрязли в душевной склоке, обиде, растерянности. Они не только не поняли то, что было им показано, но и прошли не заметив мимо. Человек, решившийся было на дело, чувствует себя смятым, растоптанным. Должен ли он теперь уйти, отряхнув пыль с обуви, или погрузиться в общую склоку, надеясь возможно во многом оказаться первым, завидным и тем самым все‑таки наконец влиятельным? Ни то ни другое. Он одинок? Тем шире поле вокруг него. Он был неправ, воображая себя счастливым выразителем общезначимой силы. Водители и символы восстанут из камней. Одиночество (wir sind Einsamkeit, Рильке), которое он считает печальным исходом, на самом деле надежный выход. Окликать и откликаться может всякий, идти первым безлюдным путем не хочет странным образом никто. Или это естественно? Если всем суждено погибнуть, то все погибнут. Но если суждено спастись, то невозможно спастись если кто‑то один, среди общего стада, не искал путей. Легкие истины пусть говорят за себя. Кроме скользкого достоинства значимой фигуры есть достоинство, идущее от общезначимой трагедии.

25.7.1980

Поэты благородны потому что неприступны: благородны в смысле хранения рода. Поэтом не станешь. Поэты, как неведомые звезды, непредвиденно и предначертанно проходят по небосклону истории. Ты чувствуешь божественную породу и не знаешь в чем она. Она не в чем‑то определимом, а сначала в верности и прямоте: в сыновнем доверии. По сыновней радости узнаешь близость к Отцу, Как рядом с крепкой семьей. Которая может быть и трагичной. — Но, с другой стороны, Божьи роды, непоколебимые и вечные, все пронизывают, так что аристократичность поэтов как ничто всему и всем открыта. Не она неприступна, а ты не хочешь приступить, боишься их семьи, устроив себе свою. Вечные роды пронизывают бытие, и поэты напоминают, что человек не только идет от вечности, как идет от вечности все, но и может вернуться к ней.

25.7.1980

Дерево не есть, оно становится: старым, другим деревом, живым существом. Или даже оно становится ничем, разве что мы верим в Истинное дерево, обеспеченное в царстве идей. Для дерева вообще нет шансов быть, если оно не коснется человека, который может быть включит его в бытие, если конечно сам каким‑то образом имеет возможность прикоснуться к бытию. — Бытия вообще нигде нет в наличии.

27.7.1980

Москва с 11 этажа гуманитарных факультетов на Воробьевых горах, особенно левая сторона. Туманы и дымы, а главное сплошная грязная дымка, в которой десятки тысяч домов и миллионы людей, в сущности очень чутких и пугливых, очень точных и надежных в какой‑то непонятной для них самих стороне своей, как им ощущается, разболтанной жизни: в каких‑то обстоятельствах они действуют со стопроцентной определенностью, скажем хотят показаться лучше и сильнее, а не наоборот. Они умеют как‑то находить свои сложные ходы в этом тонущем в грязном дыму муравейнике. Они очень робкие и смертельно боятся определенных вещей. Власть? Она не сверху а снизу, вяжется человеческой душой. Люди кроткие существа, которые невольно ткут из себя государство. Хотя конечно для них есть возможность быть и без государства И чем больше подпускается насилия, тем больше ткется сложного порядка, тем больше сил уходит в него.

Сент. 1978 – 2.1.1981

Μελέτα τὸ πᾶν. Странная и освобождающая мысль. Так старец учит Алешу любить весь мир. Ты впервые рискованно соступаешь со своей последней шаткой опоры в неограниченный простор и ощущаешь вдруг под ногой невидимую твердость. Думать обо всем все равно что думать о немыслимом, всё невидимо. Больше своеволия в том чтобы постоянно докучать Богу своей зависимостью от Него чем в получении такой самостоятельности. Ведь Он и задумал человека свободным. Место свободы мир. Кто не принимает свободы, спорит с Богом. Кто продолжает просить зависимости, упирается и не дает Богу его сотворить. — Поэтому надо пересмотреть все отношение к религии, и прежде всего само дело отношения. Так ли уж мы должны иметь к ней отношение. Не вернее ли, что мы всегда уже относимся к религии, принадлежим ей, именно потому что пользуемся полной свободой: свобода другая сторона религии, религия другая сторона свободы.

14.8.1980

Вы стоите один перед классной доской на далекой планете. Она необитаема. На доске условие задачи. Если вы ее решите, Земля, откуда вы прилетели, будет спасена; возможно, и вы сможете туда вернуться. Иначе хлам, выжженные руины. Вам достаточно передать по исчезающей линии связи: да, задача решается. Проверки не будет. Но решение как раз не удается. Пойдете ли вы ради спасения на обман? (Это тест на веру в Бога.)