Оружие победы - Василий Грабин

По своему замыслу пушка оказалась не на высоком уровне и почти полностью копировала чешскую горную пушку образца 1915 года, а по некоторым механизмам и узлам была даже хуже ее. Мы попросили начальника КБ объяснить, почему избрана именно эта схема орудия. Он категорически отрицал, что скопирована чешская пушка, заявив, что о таком орудии никогда не слышал, особенно настаивал на том, что конструкция совершенно оригинальна. Нам ничего не оставалось, как поверить ему, хотя слишком уж многое указывало на заимствование.

Больше месяца мы занимались пушкой 7–1, но не нашли ни одного агрегата, который можно было бы назвать удовлетворительным. Нам самим было неприятно, что буквально по каждому узлу и по каждой командной детали приходилось давать отрицательное заключение. Хотелось хоть что-нибудь признать хорошим, но не было для этого никаких оснований.

Между тем начальник КБ делал все, чтобы скомпрометировать наше заключение, настраивал против нас своих конструкторов, пытался заручиться поддержкой в других КБ. На причины его нелюбезности, если не сказать откровенной враждебности, пролил свет случай. Как-то я заметил под брезентом пушку и попросил открыть ее. Работникам завода пришлось выполнить мою просьбу. Под брезентом оказалась чешская горная пушка. Вот тебе и оригинальность 7–1! Я попросил, чтобы в цех пригласили начальника КБ. Когда он увидел меня возле открытой чешской пушки, я повернулся, не говоря ни слова, и ушел. Меня глубоко возмутило не то, что была использована схема чужого орудия, а то, что конструктор, наделенный властью и ответственностью, так бессовестно врал.

На техническом совещании завода я изложил наше заключение по конструкции. От пушки остались только калибр и колеса, да и это не было заслугой КБ: калибр был указан заказчиком, а колеса спроектированы конструкторским бюро под руководством Розенберга, которое специализировалось на проектировании ходовых частей, передков пушек и зарядных ящиков. На том же совещании я изложил наши предложения по проектированию 76-миллиметровой горной пушки. Один экземпляр этих документов был оставлен на заводе, другой передан Ванникову. Борис Львович утвердил наши выводы, затем при мне позвонил начальнику Главного артиллерийского управления. ГАУ согласилось с предложением спроектировать новую горную пушку по разработанной нами схеме. Пушка эта была создана, получила индекс 7–2 и была принята на вооружение. Однако в начале Великой Отечественной войны к нам на завод доставили горную пушку 7–2 с крупным дефектом: две пружины накатника разделяла очень тяжелая деталь, при откате она приобретала огромные усилия и работала, как молот. Оказалось, что КБ завода-изготовителя все же отступило от наших предложений. Опыт знакомства с начальником этого КБ давал мне основания думать, что немалую роль в этом сыграло его стремление все же хоть в чем-то проявить "творческую самостоятельность". Полезно было бы подсчитать, во что обошлась эта "самостоятельность" в мирное время и особенно во время войны.

Кстати, много позже Ванников рассказал мне, чем была вызвана необходимость ревизии пушки 7–1. Заказчик, испытав пушку, рекомендовал ее на вооружение и, следовательно, для постановки на валовое производство. Ванников категорически возражал, считая, что пушка негодная. Военные настаивали, обвиняли Ванникова в тенденциозности. Чтобы получить объективное заключение, Борис Львович и поручил мне эту работу. Результаты экспертизы помогли ему доказать свою правоту. Для меня же этот случай стал веским подкреплением правила, которое было незыблемым и для всего нашего КБ: никому ни в коей мере не возбраняется при проектировании использовать схемы рациональных конструкций других машин, как своих, так и чужих, но никому не разрешается при использовании проверенной конструктивной схемы делать ее хуже.

Таким образом, мое решение создавать новую пушку на основе Ф-22 было не только вполне допустимым с точки зрения конструкторской этики, но и прогрессивным, поскольку этот путь давал возможность создать новое орудие быстрее и лучше. Этим, кстати сказать, и ценно сохранение конструкторского рода артиллерийской системы.

Тактико-технические требования давали возможность значительную часть узлов пушки Ф-22 оставить без изменений, часть агрегатов нужно было лишь доработать. Нового конструктивного решения требовали тормоз отката, поворотный механизм, подрессоривание и боевая ось, колеса, щитовое прикрытие, верхний и нижний станок. Особое внимание следовало уделить экстрактированию гильзы.

Вновь и вновь я вдумывался в проблемы конструктивного характера, которые придется решать, наметил распределение работы между конструкторами. И уже не оставалось сомнений, что мы справимся с созданием новой пушки. Утром меня разбудил назойливый телефонный звонок. Оказалось, меня уже ждут в поликлинике. Для начала предложили зайти к терапевту. После осмотра терапевт заявил, что я здоров. Меня это ошеломило.

— Доктор, вы ошибаетесь, — сказал я.

— Нет, я ничего у вас не нахожу, — ответил он.

— Это другое дело, — не удержался я.

То же самое повторилось у невропатолога и психиатра. Вот здорово, того и гляди в симулянты запишут! Стою и не знаю, что делать. Хотел уже уходить, но вижу на одной из дверей табличку: "Эндокринолог Шерешевский". Думаю, дай зайду, хоть мне его и не рекомендовали. Открыл дверь, сделал шаг и вдруг слышу повелительный голос:

— Немедленно на операцию!

Осмотрелся: в кабинете, кроме меня и Шерешевского, никого нет. Спрашиваю:

Это вы мне предлагаете ложиться на операцию?

— Да, вам.

— Профессор, вы же меня еще не осмотрели.

— Мне все уже видно — и смотреть нечего!

Чудеса, да и только: одни после тщательного обследования объявляют меня здоровым, а этот без осмотра приказывает ложиться на операцию! Я всего ожидал, только не операции.

— Заходите, я вас послушаю, — предложил Шерешевский.

Осмотр не занял много времени. Шерешевский послушал, пощупал, сказал, чтобы я глотнул. Я глотнул.

— Ну вот и все, дорогой мой. У вас такие-то симптомы, верно?

— Все, кроме одного.

— А вы подумайте хорошенько.

Я подумал и подтвердил: верно.

— Теперь и вам ясно, что смотреть было незачем. Вам обязательно нужно сделать операцию, — заключил Шерешевский. — И не откладывайте, будет хуже.

На этом наш разговор прервался — я уже опаздывал на совещание у Ворошилова. Попрощался и быстро вышел. Пришлось почти бежать, а из головы не выходил Шерешевский. Таких врачей я еще не встречал.

В приемной Ворошилова дежурный подозрительно посмотрел на меня, спросил фамилию и документ, удостоверяющий личность, сверился со списком и только тогда пропустил, предупредив, что совещание уже идет. Возле кабинета маршала меня остановил адъютант, доложил Ворошилову о моем приходе. Вернувшись, предложил: