Память (Книга вторая) - Владимир Чивилихин

Субудай взглянул на город, который два года защищал Ходота, и удивился, что почти такое же имя носил Хада, лучший полководец бывшего народа джурдже.

— А сейчас есть князь в этом городе?

— Василий, — сказал урус и добавил: — Вася Козля.

— Басили, — перевел кипчак. — Козел.

— Ба-си-ляо, — пробормотал Субудай, запоминая. — Худого рода?

— Урус говорит, что его так прозвали за нрав, а рода он высокого, от великих древних князей урусов. Его дед — князь Мстислав, которого победил в степи Субудай-богатур пятнадцать лет назад.

— На прямом пути в степь есть еще города, кроме этого?

— Смотря как идти.

Субудай — воин, он взял столько больших городов, сколько ему лет, и последний перед степью город он возьмет, чего бы это ни стоило, — вся земля урусов должна узнать, что города, которого не смог взять Субудай, нет и не может быть во вселенной.

— Когда уйдет в Итиль большая вода? — спросил он.

— Бог знает, — ответил урус. — Наметало много снега… Дней пятьдесят половодью срок.

Пять раз по десять! Субудай этого не ожидал. Он с детства знал, что снега сходят быстро, но здесь нет гор, и снег дальше от солнца, и реки урусов медлительны, как они сами…

— Ока тоже течет впереди?

— Поперек.

— Далеко до нее?

— Два перехода лесом.

В самом начале набега Субудай по свежему льду перешел широкую реку, текущую в Итиль, и его тогда поразило, что называется она точно так, как называется большая бурливая река, что бежит с родных его гор на север. Только эта Ока спокойней.

Субудай махнул рукой, отпуская уруса, но тут же окликнул кипчака, приказав спросить, что за нрав у местного князя.

— Озорной, — сказал певец. — Не приведи господь!.. Безотцовщина.

Сбросить в обрыв надо бы сначала Бурундая; он, наверно, наговорил внуку Темучина сыну Джучи что-то лишнее, от себя, — ничем другим нельзя было объяснить срочный вызов, что привез не ханский гонец и даже не воин охраны, а главный табунщик, старый монгол с воспаленными, часто мигающими веками, из-под которых все время текли мутные слезы. Он, как и Субудай, уже давно не мог натянуть тетиву сильного лука, его держали в войске и делились с ним добычей за прежние заслуги. Монгол этот прошел с Субудаем сквозь все войны, был предан ему, как собака или конь, и полководец не случайно назначил старого ветерана командовать на водоразделе табунщиками-кипчаками — только они, два человека в войске, знали, сколько всего коней остается в запасных табунах, разрозненных расстояниями.

Сбросить бы к шептальщикам еще и всех чингизидов — они не стали ни о чем спрашивать Субудая, все решили без него.

— В степь! — сказал внук Темучина сын Джучи.

— В степь, — подтвердил старший Орда, не имевший, как всегда, своего мнения.

— В степь! — в один голос сказали Шаибан и Тангут, младшие братья Бату.

— В степь, — поддакнул Бурундай. — К стенам лестниц не поставить, таранов не утвердить. Ледяная стена. Нет рабов, нет корма.

— Нет стрел, — в тон ему добавил Субудай. — Надоело тощее мясо полусдохших меринов, а у нас нет ни одного барана.

Чингизиды засмеялись, а Бурундай, делая вид, что не понял намека, пробормотал сквозь зубы:

— Мудрый Субудай знает, что в степи нас ждут окруженный овечьими стадами Монке и Бучек со своими туменами.

— А если вначале нас ждет князь Михаил со своими туменами? — спросил Субудай.

— Это надо наверное узнать, — встрепенулся внук Темучина сын Джучи, и все чингизиды заговорили между собой о том, что полководцы не должны забывать главного — разведку во все концы направить, и, главное, туда, куда пойдет войско. Субудай в душе смеялся над ними, но сохранял непроницаемое лицо. Они забыли, что он великий воин. Своих лучших разведчиков Субудай сразу же определил к последнему стогу сена, который стоял на косогоре вдали от города, и приказал наказывать смертью всякого, кто попытается украсть хотя бы клок драгоценного корма. Это они узнали о нетронутом, полном зерна городе в стороне. Субудай пока никому не сказал о нем. Взяв город, он снабдит зерном лучших разведчиков и пошлет их кружным и опасным западным путем в степь. Они оторвутся от главных сил, и любое их сообщение через несколько дней станет неверным. Но пусть хоть один из них обойдет древесные завалы и с надежным кипчаком, знающим те места, тихо прокрадется меж южных селении урусов, разыщет в степи Монке. А Субудай не может рисковать остатками войска и добычей! На слабых конях возвращаться назад, огибая вершины всех этих бесчисленных рек, по лесному хламу, снова петлять водоразделами? Нет! Урусы успеют собрать силу, чтобы встретить его на границе степи вблизи своих городов. Идти только лесом, напрямую, навстречу Монке! Но до этого надо переждать большую воду и любой ценой выковырнуть урусов, как улитку, из их деревянной раковины.

Субудай обвел взглядом чингизидов. Сейчас он прыгнет на этих щенков, как барс.

— Воины устали, — гнул свое Бурундай, стараясь не видеть вывернутого красного века Субудая. — Их можно всех казнить за то, что они хотят в степь.

Субудаю тоже хотелось в степь. Он сказал:

— Идти в степь нельзя.

В ханской юрте стало тихо. Внук Темучина сын Джучи приподнялся, готовясь произнести слова, после которых ничего уже не поправить, но Субудай продолжал:

— За городом — река с широкой снежной долиной. Там, где она кончается, деревьев не различишь. Кони увязнут столовой.

Внук Темучина сын Джучи посмотрел на Бурундая, который сказал:

— Снег и воду обойдем сухой тропой на западе.

— До той тропы пять бескормных переходов. А на тропе нет селений, нет открытых мест. Дикий лес не прокормит. Кони поломают ноги в завалах. Головы мы уже почти потеряли. На тропе потеряем коней. Перед степью потеряем добычу.

— Добычу нельзя терять, — возразил внук Темучина сын Джучи.

— Западная сухая тропа поведет через земли сильных Урусов. Там очень много городов, и на них надо еще год собирать всю степь, — добавил Субудай.

— Не трогать этот город и ждать, когда уйдет большая вода, — уже робко сказал Бурундай.

Эта баранья голова не понимает, что город придется брать совсем по особой причине, о которой Субудай пока не скажет никому.

— Большая вода здесь идет и стоит пятьдесят дней, потому что в темных лесах толстые снега, — возразил он. — А за холмами на том берегу еще одна большая река — Ока. И на пути великая Итиль, собирающая всю воду с земли урусов, болгар, буртасов и многих северных народов. Если не переждать, могучая Итиль унесет воинов, коней и добычу во внутреннее море, как сор.

— Если потеряем добычу, — сказал внук Темучина сын Джучи, — позор на всю степь.

Субудай нанес решающий удар:

— И вся вселенная узнает, что мы не смогли взять последнего маленького города урусов, сложенного из дерева.

— Потеряем лицо, — задумался внук Темучина сын Джучи.

— Идти в степь нельзя, — подытожил Субудай, выждал паузу и вдруг добавил: — Брать город сейчас тоже нельзя.

— Почему? — округлил глаза внук Темучина сын Джучи.

— Такого города мы еще не встречали… Но его, хотя и не сразу, придется уничтожить совсем, чтобы никто не узнал, какой ценой мы его уничтожили. И есть еще одна важная причина, из-за которой мы будем брать город. О ней я скажу только одному из вас.

Их оставили вдвоем с Бату-ханом, но Субудай передумал — эта причина должна объявиться позже и о ней не следует говорить, пока не использовано бескровного средства для взятия города.

Любознательный Читатель. А какое это могло быть средство?

— Один из городов чжурчжэней Субудай взял, разрушив над ним плотины и затопив его водой. Какой-нибудь южный город можно было также покорить без боя, лишив его жителей воды, но у козельцев, отделенных от рек стенами, наверняка были вырыты колодцы. В крайнем случае за время осады они могли их вырыть. Ольга, по преданию, будто бы зажгла столицу древлян с помощью искоростеньских голубей и воробьев, взятых с города в виде дани, но этого легендарного средства, как и чжурчжэньского огня, не было в распоряжении Субудая. Голодная смерть козельцам тоже, наверное, не грозила — они согнали за стены со всей округи домашний скот и свезли зерно.

— Что же такое придумал Субудай?

В конце марта-начале апреля 1238 года Козельск оказался отрезанным весенним бездорожьем, крепостной стеной и врагами от всего мира. Горожане давно узнали, конечно, что на Русь напали несметные полчища врагов.

Такое представление создавалось в восприятии беженцев, потому что сравнительно небольшие селения наших предков не вмещали грабительскую конную орду и, казалось, она была везде — в городах и селах, в полях и лесах, в монастырях и замках, на дорогах, у стогов сена, речных и озерных прорубей. Потом беженцы с водораздела сообщили, что пришельцы коварны, беспощадны и уничтожают все живое на пути.