Социализм. Экономический и социологический анализ - Людвиг Мизес

Крупная земельная собственность может быть создана также и дарением. Именно так приобрела громадные свои владения церковь при франкских королях. Не позднее VIII века эти латифундии попали в рука знати: согласно прежней теории -- в результате секуляризации земли, проведенной Карлом Мартеллом и его наследниками, а согласно новейшим исследованиям вследствие "наступления служилой аристократии" [359*]. [309]

Что в рыночной экономике трудно поддерживать существование латифундий, показывают попытки подвести под них правовые основы в виде семейного фидеикомисса и сопутствующие правовые установления вроде английского майората. [310] Целью фидеикомисса было сохранение крупной земельной собственности, поскольку никаким другим способом это не удавалось. Закон о наследовании изменяется, залог и отчуждение земель запрещаются, и государство назначает тех, кто должен надзирать за неделимостью и неотчуждаемостью собственности, чтобы не угас блеск старинных семей. Если бы экономические обстоятельства благоприятствовали непрерывной концентрации земельной собственности, такие законы были бы не нужны. Тогда бы законодательство было озабочено тем, как не допустить формирования латифундий, а не тем, как их сохранить. Но о таких законах история права не знает ничего. Законы против сноса крестьянских дворов, против огораживания пахотных земель и т. п. были направлены против процессов, происходивших вне сферы рынка, т. е. против насилия. [311] Вводимые законом ограничения "праву мертвой руки" -- того же типа. [312] Земли "мертвой руки", защищенные почти таким же законом, что и фидеикомисс, прирастают не в силу экономического развития, но через благочестивые даяния.

В настоящее время наивысшая концентрация богатства характерна как раз в сельском хозяйстве, где концентрация производств невозможна, а концентрация предприятий экономически бессмысленна, где крупные хозяйства экономически уступают средним и мелким и не выдерживают свободной конкуренции с ними. Концентрация собственности на средства производства никогда не была выше, чем во времена Плиниев, когда половина провинции Африка была собственностью шести человек, или во времена Меровингов, когда большая часть французских земель принадлежала церкви. [313] И ни в одной части света нет более раздробленной земельной собственности, чем в капиталистической Северной Америке.

Первоначально утверждение об одновременном росте богатства на одной стороне и бедности на другой не было никоим образом сознательно связано с какой-то экономической теорией. Сторонники этого воззрения основывались на личных впечатлениях о социальных отношениях. На суждение наблюдателей влияло представление, что сумма богатства в обществе всегда есть величина постоянная, так что если кому-то стало принадлежать больше, то другим должно принадлежать меньше [360*]. В каждом обществе появление новых богачей и новых бедняков всегда бросается в глаза, тогда как медленное истощение старых состояний и медленный подъем малообеспеченных слоев остаются незамеченными менее внимательным наблюдателем, который в результате приходит к незрелому выводу, очень популярному у социалистов: "Богачи богатеют, а бедняки беднеют".

Нет нужды в обстоятельных доказательствах того, что действительность полностью расходится с этим утверждением. Совершенно необоснованно предположение, что в обществе, основанном на разделении труда, богатство одних предполагает бедность других. Это верно при определенных условиях для милитаристских обществ, не знающих разделения труда, но неверно для капиталистического общества. Точно так же выводы, основанные на беглом взгляде на узкий участок общественной жизни, не могут служить достаточным доказательством теории концентрации богатства.

У иностранца, приезжающего в Англию с хорошими рекомендациями, есть отличные возможности для наблюдения за богатыми и знатными семьями и их образом жизни. Если он из любознательности или из чувства долга стремится сделать свое путешествие чем-то большим, чем увеселительная поездка, он может поглядеть на мастерские крупных предприятий. Для непрофессионала в этом нет ничего интересного. Сначала шум, дым, суета поражают посетителя, а после знакомства с двумя-тремя фабриками зрелище делается однообразным. Но при коротком визите такой способ изучения социальных отношений может оказаться привлекательным. Прогулка по трущобам в Лондоне или любом другом большом городе оказывает вдвое большее воздействие на наблюдателя, если совершается в промежутке между обычными развлечениями. Так посещение жилищ бедняков стало непременной частью маршрута знакомящихся с Англией туристов с континента. Именно здесь будущие государственные деятели и экономисты получают представление о том, как промышленность действует на жизнь масс, и эти впечатления делаются пожизненной основой взглядов этих людей. Турист возвращается домой с убеждением, что промышленность обогащает немногих за счет массы. Когда позднее ему приходится говорить или писать о социальном значении промышленности, он не забывает описать нищету и убожество трущоб, подчеркивая самые болезненные детали, зачастую с более или менее сознательным преувеличением. Но изображенная им картина не говорит нам ничего, кроме того, что одни люди бедны, а другие богаты. Чтобы это знать, нет нужды в отчетах людей, которые видели страдания собственными глазами. И без них мы знали, что капитализм еще не уничтожил всю нищету в мире. Им следовало бы доказать, что число богатых людей все более сокращается, при том что отдельные богачи делаются все богаче, а число и нищета бедняков растут. Для доказательства этого, однако, нужна теория развития экономики.

Попытки статистической демонстрации того, что нищета массы и богатство сужающегося круга богачей растут, ничуть не лучше прямой апелляции к чувствам публики. Имеющиеся у статистиков оценки денежного дохода бесполезны из-за изменения покупательной способности денег. Одного этого факта достаточно, чтобы показать, что мы не можем арифметически сопоставлять распределение дохода в разные годы. А там, где нельзя свести к единому выражению ценность различных благ и услуг, из которых слагаются доходы и состояния, нельзя построить на основании статистики доходов и капитала ряды показателей для исторического сравнения.

Внимание социологов часто обращается к факту, что буржуазное богатство, т. е. богатство, не вложенное в землю и месторождения полезных ископаемых, редко сохраняется в одной семье на длительное время. Буржуазные семьи поднимаются из низов к богатству иногда настолько быстро, что человек за несколько лет превращается из сражающегося с нуждой в одного из богатейших людей своего времени. История современных состояний полна рассказами о нищих парнях, ставших миллионерами. Но мало сказано о разорении состоятельных семей. Обычно это происходит не настолько быстро, чтобы поразить внимание случайного наблюдателя, но детальное исследование открывает, что этот процесс повсеместен. Торговые и промышленные состояния редко удерживаются в семье дольше, чем на 2--3 поколения, разве что в тех случаях, когда их инвестируют в землю [361*]. Тогда они становятся земельной собственностью и тем самым выпадают из делового оборота.

В противоположность тому, что думают наивные социальные и экономические мыслители, капитал не является вечным источником доходов. Получение прибыли, т. е. способность капитала к самовоспроизведению, вовсе не является самоочевидным свойством, априорно предопределенным самим фактом его существования. Производительные блага, из которых и состоит капитал, исчезают в производстве, а на их место приходят другие, в конечном счете, потребительские, блага, из ценности которых и должен быть воссоздан капитал. Это возможно только когда производство было успешным, т. е. когда получена ценность большая, чем израсходована. Не только получение прибыли, но и воспроизводство капитала предполагает успешность процесса производства. Получение прибыли на капитал и сохранение капитала -- это всегда следствие счастливо проведенной спекуляции. В случае неудачи инвестор теряет не только доход, но и исходные вложения. Следует тщательно различать капитальные блага и такой производственный фактор, как природа. В сельском и лесном хозяйстве исходные природные силы земли сохраняются даже при полной неудаче, плохое управление неспособно их разрушить. Они могут утратить ценность в результате изменения спроса, но не могут потерять способности производить. В перерабатывающей промышленности это не так. Здесь можно утратить все: и корни, и крону. Производство должно непрерывно пополнять капитал. Отдельные инвестиционные блага имеют ограниченный срок жизни; сохранение капитала требует постоянных реинвестиций в производство. Чтобы сохранять собственность на капитал, его нужно изо дня в день зарабатывать заново. В конечном счете, такое богатство вовсе не является источником дохода, которым можно наслаждаться в праздности.