Безмолвное дитя - Сара Дензил

и сильный, и стоило мне сделать что-то не то, я получал по губам. В последнее время я часто пробую сделать то одно, то другое, не знаю почему. Наверное, я меняюсь, расту, и мне больше не нравится сидеть под землёй. Я устал от этого. И он мне надоел.

Он держит ключи в кармане. Две недели назад я попытался ударить его тарелкой, но он понял моё намерение и вырвал тарелку у меня из рук. После этого он даёт мне картонные тарелки. Мне нельзя иметь ни ножей, ни других острых предметов. Ботинки со шнурками тоже под запретом. Я вынужден всё время питаться кашами, хлебом и фруктами — только тем, что не требует ножа и вилки. Другая пища только под его присмотром.

Он тоже изменился. Стал по-другому смотреть на меня. Перестал делать то, что всегда делал. Он говорит, что я расту и выгляжу не так, как нужно. Когда он думает, что я его не слышу, он бормочет про себя о том, как устал. Он и выглядит уставшим. Думаю, он больше не хочет держать меня в секрете. Иногда я думаю над тем, что будет, если однажды он решит не приходить. У меня кончится еда, вода, электричество… И я умру.

Несколько раз мне приходила в голову мысль, что умереть было бы неплохо. По крайней мере, тогда я смог бы отправиться куда-нибудь ещё. Но в этом я не уверен, так что я решил не умирать. В один прекрасный день я могу выйти из клетки, а если я умру, то, вероятно, никуда не смогу пойти, так что это слишком рискованно.

Уже 21:15. Вот и всё. Он больше не придёт. У меня почти закончилась еда, и мне холодно. Я вырос из всех футболок и свитеров. В последнее время ночи стали холоднее. Может, зима наступила. Я помню зиму там, на воле. Помню, как лепил снеговика и играл в снежки. Иногда он показывает мне фильмы на своём телефоне. Больше всего мне нравятся рождественские фильмы. Мне нравится смотреть, как счастливые семьи лепят снеговиков и делают снежных ангелов. Но от них мне холодно, так что я смотрю их только тогда, когда в бункере тепло.

Я хожу взад-вперёд по клетке, пытаясь согреться. Нажимаю на кнопку светодиодной лампы. Включил. Выключил. Включил. Выключил.

Ту-дум.

Первая дверь.

Скрип.

Ключ.

Дверь открывается.

Он здесь.

— Привет, приятель! Извини, что опоздал.

Он всегда такой дружелюбный. Я не отвечаю.

— Я принёс тебе угощенье. Пицца, — усмехается он.

Против моей воли у меня текут слюнки. Я так голоден, что болит живот.

— Она подостыла. Пока дойдёшь сюда от машины… Надо было строить ближе.

Он всегда на что-то жалуется. Особенно когда нужно наполнить бак для воды.

— Как дела, приятель? Ты замёрз, что ли? Когда холодно, нужно залезать под одеяло.

Что-то не так. Он избегает смотреть мне в глаза, не знаю почему. Раньше он никогда не приносил пиццу. Почему он это делает? Я пожираю коробку глазами. Я скрещиваю руки и пытаюсь понять, откуда ощущение, что что-то не так.

— Хочешь выйти и поесть? — спрашивает он.

Я киваю.

Он кладёт коробку с пиццей на стол и достаёт из кармана ключ. У него дрожат пальцы. Почему он трясётся, будто чем-то напуган? Раньше такого не было. Даже в самом начале. Меня всегда пугали его спокойствие и самообладание. Мне оно никогда не нравилось. Оно навевало мне мысли о том, что ещё он может сделать. На что он способен? Очень рано я решил, что он способен на что угодно, и поэтому делал абсолютно всё, что он мне говорил.

Он не может отпереть дверь клетки с первой попытки. Он неловко вертит в руках ключи и отворачивает от меня лицо. Я держусь поодаль, как и всегда. Мне нельзя подходить к двери. Я должен держать руки перед собой, у него на виду, иначе он будет вынужден ударить меня, как в тот раз, когда он стукнул меня по лодыжке. Или говорит, что снова наденет на меня кандалы, как в начале.

— Стой там, Эйден, — говорит он хриплым голосом. — Подожди минутку.

Всё не так. Он сегодня другой. Некоторое время я размышляю над тем, не пытается ли он разрешить какой-то вопрос, принять какое-то решение. Я наблюдаю за ним, и в итоге мне начинает казаться, что решение он как раз принял, и оно не сулит ничего хорошего. Дело не в выборе, например, между пиццей и китайской едой, тут что-то страшное. Я это чувствую. У меня дёргаются все внутренности, и голод прошёл. Меня тошнит.

Дверь распахивается, и он стоит, глядя на меня. На глазах у него слёзы.

— Ты хороший мальчик, Эйден. Ты всегда был хорошим мальчиком. Мы же любили друг друга, правда? Ты любил меня? А я люблю тебя.

Я не отвечаю. Кажется, я больше не знаю, что такое любовь. Но не думаю, что это любовь. Не думаю, что от любви может быть ощущение грязи, как у меня сейчас.

Он отступает на шаг, глаза его влажно блестят. Теперь он смотрит на меня. Так и будет смотреть. Одну руку он прячет за спиной, пальцы другой теребят коробку с пиццей.

Мне кажется, пиццы там нет.

Коробка открывается, и он извлекает из неё деревянную биту, похожую на ту, с которой я когда-то играл. Раундерс[27]. Так называлась игра. Мы бежали от базы к базе, отбив мяч битой. Я всегда играл хорошо, меня ставили первым. Я весь съёживаюсь. То противное ощущение в животе прошло, но теперь я чувствую себя так, словно кто-то огромной холодной рукой всё сильнее и сильнее сжимает мне внутренности.

— Извини, приятель, — говорит он. — Пора с этим кончать. Я больше не могу. Ты слишком взрослый. Время остановиться. Я бы хотел тебя отпустить, но не могу. Просто не могу, прости. Я хотел достать пистолет — ну, знаешь, чтобы было быстрее, но я не умею стрелять. Я пытался разузнать о таблетках или яде, но они могут сработать не так, как надо, а я не хочу, чтоб ты мучился, приятель. И