На грани веков - Андрей Упит

— Нет, сюда мы придем в другой раз, ради первой встречи я сведу вас в местечко получше.

Они свернули в еще более узкую уличку, с той — в другую, а потом за угол, в более широкую. Вдоль всей обочины улицы провал, обнесенный перилами, над ним, на стене дома — большая позолоченная виноградная кисть. По узким кирпичным ступеням они спустились вниз к окованным дверям. Мартынь тревожно схватил Друста за рукав.

— Тут, видно, заведение благородное, а у нас и денег нет.

Грузчик почувствовал себя обиженным.

— Зато у меня есть! Ежели я кого пригласил, так я и плачу, так уж у нас в Риге заведено. Вы мои гости, а до остального вам дела нет.

Это и в самом деле было благородное заведение. Еще когда открывали дверь, в ноздри ударил прохладный воздух, пропитанный сильным, кисловатым, но в то же время сладким запахом, который чуточку щипал в носу, но зато приятно щекотал глотку, так что слюна набегала. Где-то справа, в темноте, между сводами виднелись днища огромных бочек, в которые человек мог свободно войти, разве что слегка пригнувшись. На освещенной стороне такие же самые проемы, только за опорами — ниши с лакированными столами и высокими табуретами. Хотя здесь и слышался гул, но приличный и однотонный, видимо, посетителей было немного, да и те из благородных. Друст постучал пустой пивной кружкой и подозвал барышню, назвав ее фрейлейн. Его немецкий выговор был еще диковинней, чем у Мартыня, но фрейлейн даже не усмехнулась — все латыши в Риге так говорили, а может, и сама-то она была латышка. Друзья умяли плотный ужин; если в бюргерских кухнях еще кой-чего не хватало, то в кабаках уж недостатка ни в мясе, ни в копченой русской рыбе, ни в сале, ни в сметане, ни в пряностях для восхитительных подливок не было. Понятно, что пили и пиво. Покамест осушили первые три кружки, Мартынь пересказал Друсту события, происходившие у ворот Риги, затем описал воинский поход против калмыков и татар, где с ними была и Инта, а под конец поведал о нынешней жизни в Сосновом и Лиственном. От рижского пива и язык развязался, и на душе стало легче. Друст слушал внимательно, казалось, готов был просидеть так всю ночь.

Но и он после четвертой кружки не удержался, и сам стал рассказывать. До чего же он изменился: живя в Сосновом и лиственских лесах, ладно если два слова буркнет, а теперь разговор у него лился так же легко, как легко вливалось в горло пиво. Как много значит приличный кафтан и честно заработанный талер в кармане! Но всего выше сознание гражданского достоинства и чувство личной свободы. Друст превозносил Ригу, ее прелести и хороший заработок грузчика, уже забыв о том, сколько раз в своем кабачке вместе с остальными проклинал тяжелую работу и обирал-господ. По его мнению, оба кузнеца обязательно должны остаться здесь, с их ремеслом они в городе не пропадут, а то и в своем же братстве грузчиков он наверняка их устроит. Мартынь молча выслушал все эти заманчивые планы, но, думая о своем, покачал головой. Мегис хорошо знал, о чем он думает, но сдерживался, не ручаясь за то, что бывшему вожаку придется по душе, если он проболтается. И все-таки после пятой кружки не смог удержаться, заведя издалека рассказ про приключения в русском плену, но Мартынь уже чувствовал, куда тот клонит. Все время у него возникала мысль, что обязательно надо рассказать Друсту, какие у него намерения относительно Инты, только дело это было такое щекотливое, что приступить к нему Мартынь никак не мог. Он поднялся и пошел поглядеть на огромные винные бочки по ту сторону подвала.

Когда минут через десять он вернулся, Мегис сидел насупившись, за его кудлатой бородой было видно явное опасение — не согрешил ли? Друст поднял голову, и изумленный Мартынь увидел в его глазах необычную, даже невероятную для Друста ласку, а то, что в них блестела влага, так это и вовсе немыслимо. Он сразу же опустил лицо и поднял его только тогда, когда кузнец уселся на свое место. И голос звучал как-то странно, как будто принужденно, неестественно:

— Так из моего звереныша и впрямь человек вышел?

Значит, ему уже все известно. Мартынь ласково кивнул Мегису — теперь уже нечего голову ломать и скрытничать.

— Да еще какой человек! Только бы она захотела, — а мне другой не надобно.

Друст на минутку задумался.

— Да после Бриедисовой Майи…

— Бриедисова Майя была золото, только теперь она в сырой земле, пусть спит с миром. Доколе же мужчина может жить одними воспоминаниями?

С железной твердостью, непреклонно прозвучали слова кузнеца. Друст гордо откинулся на своем сиденье, как человек, которого как бы возводят в какое-то высшее сословие. Он ударил кулаком по столу.

— Фрейлейн! Что вы ротозейничаете? Еще по кружке пива!

Они выпили кружку, потом еще одну и вышли. Над щелью улицы висело осеннее небо, сплошь усеянное звездами, внизу были бледные сумерки — любую кучу навоза еще издалека видать, так что можно оброти. Мартынь чувствовал себя до того легко и беззаботно, что даже удивился, почему это левая нога время от времени спотыкается. Мегис по одну сторону, Друст по другую — так они проводили его до дома Альтхофа. Тут Мартыня внезапно осенило:

— Слушай, Друст! А ведь наверху мой брат! Вы же вместе излупили Холгрена и разом убежали — ты в лес, а он в Ригу. Он же рад будет тебя повидать. Пошли!

Друст был настроен беззаботно и согласился, не раздумывая. Помог Мартыню подняться по лестнице — по правде говоря, без посторонней помощи это было бы нелегко сделать. Когда оба уже были возле девичьей, в глубине передней приоткрылась дверь. Хильда высунула голову, но, увидав кудлатого грузчика, отпрянула, словно получив пощечину. Мартыню показалось, что с перепугу она даже приглушенно вскрикнула. Усадив Друста, он позвал Марихен, чтобы она пригласила молодого барина: к нему пришел старый знакомый, с которым он наверняка будет рад повидаться. Повернувшись боком и лишь одним глазом глянув на грузчика, она проворчала, что пойдет поглядеть, дома ли барин.

Отсутствовала она довольно долго, пожалуй, даже дольше, чем нужно, чтобы поглядеть либо спросить. Вошла, выпятив грудь, на этот раз уже не скрывая презрения, и гневно оглядела Друста с головы до ног. Молодого барина нет дома, у барышни голова болит, и она просит не устраивать тут никакого шума. «Как нету дома?» — хотел вскрикнуть Мартынь и уже встал с кресла. Он мог поклясться, что собственными глазами заметил в дверную щель ноги брата в мягких комнатных туфлях.

— Вот ведь штука, ты пришел, а его и дома нет.

Друст в подобных делах никогда не отличался особой сообразительностью, в голове его еще витали пары винного погребка, поэтому он даже не обратил внимания на слова Мары относительно тишины, которые, точно оса, ужалили Мартыня в самое сердце.

— Ну, коли нет, так нет, что поделаешь. Приду как-нибудь в другой раз, когда дома будет. Что я, Юрку Атаугу не знаю — парень хват! Втроем и в погребок сходим, уж нам-то есть что вспомнить!

Так как он пропустил мимо ушей замечание о том, чтобы не шумели, его отрывистые возгласы ударялись о стену, как сушеные бобы. На той половине многозначительно кашлянули, Мартыню снова показалось, что, это уж никак не Хильда. Когда Друст ушел, он еще долго сидел на краю кровати, уткнувшись головой в ладони, думая долгую сложную думу. Вывод же был коротким и решительным: надо убраться отсюда как можно быстрее. Хоть бы нога поскорее начала двигаться как следует.

Нога скоро начала двигаться по-настоящему, точно сознавая, насколько это Мартыню необходимо. Несколько дней спустя он мог ходить без посторонней помощи, а к концу недели даже и не хромал. Выпив утренний кофе, он потихоньку выбирался из дому и заявлялся только после ужина. Затем стал уходить еще до завтрака — даже альтхофовский кофе казался ему пресным и не шел в горло. Город привлекал Мартыня мало, он больше бродил по набережной, разглядывая корабли и толчею возле них, потом присаживался на какую-нибудь причальную тумбу и наблюдал, как Друст с товарищами весь день таскают мешки. В артели его уже все знали, то один, то другой, спускаясь по сходням с пустым мешком на спине, махал ему рукой или приветливо кивал, а то и ломовик, подъезжая на пустой телеге, осведомлялся о его ноге; иной давал добрый совет вроде того, что надо хорошенько растирать и потом греть у огня, чтобы в суставе не закостенело, как это часто бывает в таких случаях. Все они были чудесные люди, и среди них кузнец чувствовал себя несравненно лучше, чем в комнатушке Альтхофов, куда нет-нет да и заглянет пятнистое лицо Хильды либо со страшно занятым видом появится Юрис, где Мара, фыркая, нюхает воздух и вечерами поглядывает в кухонную дверь, не привел ли он с собой какого-нибудь оборванца. К себе он больше никого не приглашал, но зато часами сумерничал в чердачной комнатушке Друста, где было темнее, чем в подвале, и где голуби, грустно воркуя, до поздней ночи скребли по черепичной крыше. Эта комнатушка была раем по сравнению с прежним шалашом в лесной чащобе. Порою они отправлялись в кабачок грузчиков. Там эти люди оставляли добрую часть заработанных таким тяжелым трудом денег, зато можно было сколько душе угодно честить господ, поведывать друг другу семейные неурядицы и спорить о новых, русских порядках и о том, что сулят они человеку, живущему своим горбом.