На грани веков - Андрей Упит

Тесовые ворота были открыты настежь, никто их больше не охранял, прохожие застревали в узком проходе, перекликаясь и пересмеиваясь, протискивались в улицу либо за город. На валах шатались какие-то солдаты, — может быть, ради порядка выставлены в караул, а может, подбирают что-нибудь: бои ведь прошли совсем недавно. За городской стеной с Даугавы, сверкающей солнцем, веяло приятной свежестью. Один паром тяжело и величественно выплывал на середину реки прямо к тому месту, где вдали виднелись остовы сгоревших домов предместья. К этому берегу пристал второй, с него вверх по наклонному помосту спешил городской возчик на большом белогривом коне, тянущем гору сосновых дров на тяжелой окованной телеге. За ним, точно клоп, тащился деревенский серко с двумя мешками овса и мужиком-лапотником, который растерянно помахивал хворостиной и дергал вожжами, пребывая в великом страхе, как бы только не застрять на подъеме и не загородить дорогу остальным. И верно, причин для опаски у него было немало: сразу же за ним ехал кряжистый бородатый житель предместья, сунув руки под кожаный фартук и небрежно кинув вожжи на шею лошади. Колеса неошинованные, ясеневые, спицы дубовые, ступицы такие толстые, что голову можно в них засунуть, сытый конь стукался коленями о перетянутую мочальной веревкой телегу мужика. Кроме того, сзади, внизу, раздавался немолчный злобный голос паромщика; судя по его воплям, можно было подумать, что все эти переезжающие для него одна обуза, мешающая выполнять более важное и спешное дело.

Ветерок все еще доносил из-за реки горький запах дыма и гари. Выгоревших домов и почернелых руин там было столько, что даже солнечные дни и проливной дождь прошлой ночью не смогли уничтожить смрад, витающий над развалинами — недоброй памятью войны. Два копра грохали тяжелыми чугунными «бабами», исправляя разрушения на больверках, оставшиеся еще с прошлой весны от паводка. Мегис побывал тут уже не раз и знал всю набережную Даугавы, поэтому, показывая и разъясняя все, повел друга в сторону селедочных складов. Мартынь еще прежде, лет десять назад, видел Рижский порт, но и сейчас разглядывал все с любопытством, испытывая легкое волнение.

По самой середине Даугавы, точно огромные утки, один за другим тяжело и величественно плыли два крытых соломой струга. Рижане оказались правы, уже недели три как русские слали сюда льняное семя, пеньку и хлеб, торговля возобновилась стремительно и в будущем сулила снова расцвести. Но основной подвоз урожая нынешнего года ожидался все же только будущей весной, когда вода подымется так высоко, что самые большие ладьи безопасно пройдут через Приедулею, Кегум и Румбайю. У берега стояла на причалах вереница кораблей, с десяток колыхалось на якоре поодаль, ожидая, пока освободится где-нибудь место, чтобы пришвартоваться. Мартынь даже позабыл, что левая нога у него плохо гнется и что надо остерегаться, как бы не ушибить ее, оступившись в какой-нибудь выбоине, — бедро, стоило его разбередить, начинало болеть так, что мочи нет. Ведь здесь есть на что поглазеть, особливо если идти не спеша, остановиться и смотреть на все, что привлекает. Больше всего Мартыня притягивали огромные трех- и четырехмачтовые великаны со стройными поперечными реями, со скатками связанных парусов да еще с ворохом канатов и блоков, в которых наверняка сам капитан едва ли разбирается. Мегис охотнее останавливался у одно- и двухмачтовых суденышек, которые так и блестели, свежепросмоленные сверху донизу, — на таких обычно привозили дрова либо сено. По крутым мосткам время от времени кто-нибудь сходил, и Мегис принимался разговаривать на своем языке — верно, то были люди с видземского либо эстонского взморья. Мартынь остановился у какого-то трехмачтовика и не мог оторвать глаз от торчащей на носу корабля девушки в два человеческих роста, позолоченной, с чешуйчатым рыбьим хвостом. Лицо вырезано из дерева, щеки надуты, соленая морская вода выела в нем серые пятна, точно большие оспины, — и все же Мартынь нашел в этом лице что-то особенно привлекательное. Он подтолкнул однополчанина.

— Глянь, верно ведь, волосы у нее точь-в-точь такие же, как у Инты?

Прищурив глаза, Мегис глядел долго и деловито, затем покачал головой.

— Вот уже нет. У Инты вечно, над глазами вихры висят, а у этой гладкие и на затылок забраны. Совсем другая баба.

Хорошенько вглядевшись, Мартынь должен был признать, что и вправду другая — откуда это у него явилась такая глупая мысль? Они миновали два каботажных суденышка и остановились, у громадного голландского четырехмачтовика, подле которого копошилась целая куча людей. Четыре ломовика оттянули подальше пустые телеги, вниз по сходням пополз длинный ряд грузчиков — сильных, запыленных, потных людей, горластых и самоуверенных. Видимо, корабль нагружен до отказа и после работы их ждет веселый отдых. Друзья довольно долго разглядывали толпу, как вдруг от нее отделился какой-то широкоплечий кудлатый мужчина с привязанной на спине рогожей. Он сделал к ним несколько шагов, пригнулся и всмотрелся, даже ладонь козырьком вскинул, чтобы солнце не мешало глядеть. Затем быстро подошел, хлопнул Мартыня тяжелой ладонью по плечу, под свалявшимися усами сверкнули белые зубы.

— Лопни мои глаза — Мартынь Атауга, сосновский кузнец.

Мартынь долго всматривался в него, потом и его лицо расплылось в точно такой же улыбке.

— Лопни мои глаза — Друст!

Даже пальцы трещали, когда эти силачи жали и долго трясли друг другу руки. Поглядывая на них, улыбался и Мегис, хотя он еще не улавливал, в чем тут дело. Что делал Друст в Риге — это сразу видно, а про обоих кузнецов он уже через пять минут знал все как есть. От восторга он был вне себя.

— Ох, даже не верится, что с тобой встретился! Еще как по сходням спускался, заметил, да как-то так… Внизу поглядел еще раз — да нет, похоже, знакомый человек. Подойду-ка поближе, а тут как обухом по голове: ох, дурак, да это же Мартынь Атауга!

От этакой радости он даже на месте не мог устоять, топтался и крутился по-мальчишески, будто и не потел двенадцать часов под тяжелыми мешками, от которых порой спина трещала и ноги подкашивались на узких перекладинах сходен. Даже спутника Мартыня принял как друга. На минуту было замолчал, затем решительно заявил:

— Нет, так я вас не могу отпустить, этакую радостную встречу обязательно обмыть следует, а тогда и поговорим вдосталь, я же о Сосновом ничегошеньки не знаю. Постойте здесь, я сейчас лохмотья скину и пыль с рожи смахну, а потом куда-нибудь завернем.

Нога не позволяла Мартыню долго стоять, он уселся на причальную тумбу, вокруг которой был обмотан просмоленный канат с двухмачтовика. Широкий разгруженный корабль легко покачивался, канат терся о дубовый столб и певуче поскрипывал. Вон какой морской путешественник — есть на что подивиться. Мартыню показалось, что Друст вернулся через каких-нибудь пять минут. Умытый, в приличном кафтане, он, правда, не совсем походил на знатного барина, но от любого средней руки бюргера ничем не отличишь. По дороге — через ворота и затем по узкой уличке вдоль городских валов — он уже успел рассказать, как добрался до Риги и как устроился на работу. Ничего особенного в этом рассказе не было, письмо пана Крашевского легко проложило ему путь; сильные люди и тогда в Риге были нужны до зарезу.

Мартынь Атауга вздохнул,

— Пана Крашевского мы прошлой весной схоронили. Земля ему пухом.

Друста эта весть несказанно опечалила.

— Хороший был человек наш Ян-поляк. Голова! Будь у нас в деревне все такие господа, немцы бы тут сами мешки носили.

— Нелегкая, видать, работка?

— Носить-то оно еще пустяки, а вот как двенадцать часов подряд, так и скрючит. Иной раз жмем и все четырнадцать. Летом в жару спине достается, а опять же как привыкнешь, так жить можно, не так уж плохо. Зато ты человек свободный, никому руки целовать не должен, заработать можно хорошо, братство заботится, чтобы у каждого и работа была, и свой талер в кармане, чтоб хоть в кабаке грузчиков не высмеивали.

Они остановились у какого-то кабачка с замазанными окнами, изнутри уже доносился гомон, — видимо, это и было излюбленное заведение грузчиков. Рука Друста уже взялась за ручку двери, но, подумав немного, он отнял ее.

— Нет, сюда мы придем в другой раз, ради первой встречи я сведу вас в местечко получше.

Они свернули в еще более узкую уличку, с той — в другую, а потом за угол, в более широкую. Вдоль всей обочины улицы провал, обнесенный перилами, над ним, на стене дома — большая позолоченная виноградная кисть. По узким кирпичным ступеням они спустились вниз к окованным дверям. Мартынь тревожно схватил Друста за рукав.

— Тут, видно, заведение благородное, а у нас и денег нет.

Грузчик почувствовал себя обиженным.

— Зато у меня есть! Ежели я кого пригласил, так я и плачу, так уж у нас в Риге заведено. Вы мои гости, а до остального вам дела нет.