Красное колесо. Узел III Март Семнадцатого – 2 - Александр Солженицын

Ощутил Андрей Иваныч за час, за два, что он уже простил обиду. И смирился.

И даже уже ему нравилось стать министром земледелия.

Это возрождающее, возобновляющее, восстающее чувство гнездилось в самой сути его души: из-под любого обвала, пожарища, пепла – сколько раз оно само, и быстро, вновь поднимало его к устойчивости и свету.

324

Эти дани Шляпников не мог ни на чём успокоиться, и не знал верного места, где ему быть.

Как член Исполнительного Комитета Совета он, вроде, должен был сидеть на их бесконечных заседаниях. Но тошно было ему там, среди меньшевиков, оборонцев и полуоборонцев, оказавшихся в засилии. На словах тут не мало было интернационалистов, но сколотить их невозможно: боялись раскола, тянулись как все. Досадно было на Совет и удивительно: как получилось, что большевиков здесь так затиснули, мало их, и не имеют они главного голоса. В подпольи он бы и сравнивать себя не унизился с этими, просидевшими тихо войну, А тут – они все налезли, забили и захватили сразу. Шляпников просто страдал, как они, так быстро теперь осмелев, уже как будто и не считаются с большевиками.

Годами он прилагал усилия против главного врага – самодержавия, там усилия, где они были нужны, где не подавалось. И никак не ждал, что чуть полегчает, – эти все обскачут сбоку – и первые!

Поналезло теоретических болтунов вроде Гиммера и что ж доказывали? – что надо отдать власть буржуазии! – дикость какая! Вся реальная власть сейчас в руках масс – и отдать её буржуазии? А сами они, засевши в Совете, не хотели брать власть! Так зачем и засели, только мешали на дороге?! (А может – они притворяются, что не хотят? Хотят захватить, да только без нас?)

Нет, сидя в Исполнительном Комитете, Шляпников самое большее, что делал, – только укреплял меньшевиков. Это невозможно перенести!

А время! – вихрилось, каждый час уносил какую-то неиспользованную, неповторимую возможность. И не хватало ума – сообразить, поймать и сделать!

Да тут же вот, рядом упускалось – в Екатерининском зале и на ступеньках Таврического: то и дело подходили тысячи солдат, слушать ораторов, – а ораторы кто ж эти и были, как не кадеты, да опять же меньшевики-теоретики! Надо было своего, большевицкого, ярого, задористого! – да не интеллигента, а простого, чтоб массы ему верили, – где такого взять? Сам Шляпников никак не мог, у каждого в жизни своя роль, он подпольщик, молчун, он даже в малой компании отмалчивается. Вчера тут среди солдат заговорил против войны – не дали ему, заткнули. Но и среди всех большевиков в Питере сейчас ни одного такого бойкого нет, он не знал. Кого ж найти? Бродил-бродил по Таврическому, заговаривал, присматривался – и нашёл такого солдата Лашевича, с крепкой челюстью и носом-хряпом, а языкатого и взглядов: всё долой!

И научил его: как что – лезть на возвышение и речь держать против войны, против буржуев, землю делить, фабрики брать и за простой народ. А оборонцев – отталкивать, забивать.

Этот – всех растолкает. Удачно вышло. Штатскому не будет столько доверия, как своему солдату. Вот это – революционная находка.

Вчера к вечеру из Таврического кинулся на Кронверкский: там на бирже труда служит наш Елинсон-Политикус, теперь захватил верхний этаж биржи, и восстанавливают Петербургский комитет. Выползали из нор, ещё ничего они не значили, не имели силы ни вверх, ни вниз, а БЦК почти не признавали, как навязанное из Швейцарии.

Нет, нуждался Шляпников шире. Оттуда кинулся на Выборгскую, там в Сампсоньевском братстве собрали собрание – но опять хорошо не подготовленное, ни лозунги, ни ораторы, а набилось много неразумников, вообще беспартийных, а то опять меньшевиков. И что боевое предлагала большевицкая верхушка – дальнейшее восстание! низложить Комитет Государственной Думы! Временное революционное правительство! расширять победу до всероссийской! перестроить армию на свободных началах! – расплылось или провалили. По-настоящему, тогда б и голосовать только членам нашей партии.

Вот и не знаешь, с какого конца взяться.

Сегодня утром метнулся Шляпников в Таврический – но даже не было заседания Исполкома, а сидели, вялые, в общей комнате и передавали сплетни о вчерашних переговорах с думцами – как они власть уступали, пентюхи! Эти переговоры нельзя было считать иначе, как предательством. Они в переговорах умолчали и о войне, и о земле, и 8-часовом дне, – соглашательство и капитулянтство! А Нахамкис не слушал Шляпникова серьёзно и угрожал (и Красиков туда же, свой) – рассказать Ленину о немарксистском поведении Шляпникова, что он забыл, кто должен выполнять задачи буржуазной революции.

Да Ленин с вами, ликвидаторами, ещё и разговаривать не станет!

А ещё брюзжали на Исполкоме против листовки Кротовского-Александровича, даже эсеры все против, отгораживаются. А Чхеидзе даже в Екатерининском зале вслух назвал прокламацию провокационной.

А хорошая листовка! – трезво призывала бороться с офицерством до конца! Не дать загаснуть классовой борьбе в армии – верно! Крепко бранил Шляпников Молотова, что тот сдрейфил и тюки такой хорошей листовки сдал без боя оборонцам, слюнтяй.

Ну, ничего, кое-что всё же вырвалось: Бонч мешок-мешок, а быстро выпустил большевицкий Манифест (меньшевики только рот разинули – и кинулись свой сочинять). А за ним – и Приказ № 1. А подпись Исполнительного Комитета – и не денешься?

Что Шляпников вовремя сообразил и сделал – уже восстанавливал «Правду». Захватили на Мойке большое здание, прекрасную типографию «Сельского вестника», новенькие ротационные машины. Теперь сколачивали редакцию – а писунов опять нет? И туда – Молотова сажать?

Затхло было в Таврическом! Хотелось действия! – и резкого! сильного! для всех обжигающего!

Да ещё ж был он комиссар Выборгского района. Комиссариат его занял больничную кассу завода Парвиайнена (там своих много). Там – и надо ему присутствовать, там и было настоящее дело: создавать свою крепкую местную власть и вооружённую милицию из рабочих, уже набирали оружия и патронов. Реальная сила только и есть – рабочие кварталы.

А всё ж – там провинция, оттуда центра не поворотишь.

А сегодня с трёх часов тут, в Таврическом, собирался большой пленум Совета. И надо было – им овладевать! Надо было – на нём выступать и бросать лозунги.

Но – какие?… Социалистическое правительство? Не дать создаться буржуазному?…

А ведь так уже был освоен Шляпников с питерским подпольем! И казалось ему, что он полносильно может управлять рабочими массами столицы, как прошлой осенью, – ставить ли их на работу или снимать на забастовку. Но вот всё вырвалось наружу, разлилось по улицам – и перестало управляться. И, очевидно, только правильные лозунги могли бы быть новыми возжами. Но как эти лозунги найти? Не хватало головы. Где-то рядом этот лозунг носился или лежал, его можно было составить из самых простых слов, – но слова, Дери их… не складывались. Надо было советоваться, брать коллективной головой.

Пока, до начала Совета, решил махнуть к своим на Выборгскую, хорошо автомобиль к услугам.

В комнате разбитого полицейского участка на Большом Сампсоньевском теперь пребывал Выборгский райком. Тут познакомился с долговязым матросом Ульянцевым – из тех матросов, кого сам и отстоял под судом в октябре. Этот – только что из Шлиссельбурга и одно хотел: громить гадов! Вот такие-то нам и нужны. А послать его в Кронштадт.

Ребята в райкоме хоть необразованные, но ершистые. Объяснил им Шляпников: не можем мы, ребята, так сидеть-терпеть. Надо начинать борьбу! Ведь революционное правительство мы возглашали? Возглашали. Ну! А чего смотрим?

Да ребята – вполне согласны. Да ребята уже готовят большие такие плакаты: «Конфисковать помещичьи земли!» «8-часовой рабочий день!» «Демократическая республика!» Но плакатов крупных – много не сделаешь, а мелкие незаметны.

А как же – революционное правительство? А куда ж Совет Рабочих Депутатов? Ум хорошо, а несколько – лучше. Тут сразу прояснилось: так вот он, Совет, и пусть будет правительство. Пусть власть берёт!

А как же это продвинуть? Да новую листовку накатать:

«Граждане, солдаты и рабочие!»

Есть такой большевицкий испытанный приём:

«Митинги солдат и рабочих, собирающиеся в Петрограде, принимают следующие резолюции…»

Таких резолюций ни на каких митингах ещё не принимали, мы их только сейчас сочиним, напечатаем, разошлём – и вот тогда будут и митинги, будут и резолюции.

«…Вся власть – в руки Совета Рабочих и Солдатских Депутатов как единственного революционного правительства! Армия и население должны выполнять распоряжения только Совета Депутатов, а распоряжения Комитета Государственной Думы считать недействительными! Государственная Дума была опора царского режима…»

Война Родзянке и Милюкову!!! Поломать козни цензовиков с отдельным их правительством!

«…Всё офицерство и чиновничество, служившее старому режиму, должно быть обезврежено и устранено от управления…»