Меч, палач и Дракон - Александр Рау

— Я знаю, — раздалось со стены над воротами, — А вот знаешь ли ты?

Де Мена спрыгнул с коня, присел, одевая шлем. Арбалетчики дали бесплодный залп. Паасины, укрывшиеся за стенам, поднялись, натягивая тетивы луков. Длинная стрела ударила поручика-глашатая в руку.

Удар был такой силы, что платина не выдержала — треснула, наконечник уколол кожу. Поручик едва не выпустил знамя, потянулся, чтобы вырвать занозу и свалился с коня. Еще живой, но уже не способным двинуть конечностями.

— Яд, черт возьми! — выругался Марк де Мена, — Гюрза, что ты медлишь!

Лишь двадцать гвардейцев из шестидесяти были в тяжелых латах, непробиваемых стрелами, на прочих был полу-доспех: шлем, кольчуга, зерцало, налокотники и наколенники. В полном доспехе хорошо сидеть на коне, но ни как не драться пешим. Латникам предназначалась роль тарана.

Еще утром де Мена был лейтенантом — имел под началом пять сотен гвардейцев, но положиться мог не на многих. Даже сейчас он — новоявленный капитан — привел к дому Гийома всего шесть десятков верных, в основном выходцев из сопредельных стран.

Гвардия с уважением относилась к чародею, прошедшему с ней не одну битву. Убедить бывалых служак в его предательстве не получилось. Солдаты, не знавшие кому верить, предпочли хранить нейтралитет.

Человек в черно-красно робе, казавшийся монахом, шагнул навстречу стрелам, окруженный желтоватым сиянием, держа руки сложенными на груди. Две стрелы отскочили от его груди, даже не ранив.

Глаза с желтинкой сверкнули из-под капюшона, руки метнулись вперед. Воздушный таран ударил в дубовые ворота, разнося их в щепу.

Латники кинулись в пролом. Их встретил шквал железных болтов. Стреломет был установлен во дворе прямо напротив ворот. Гвардейцы, привыкшие к смерти, устремились вперед по телам товарищей. Паасины, воспользовавшись паузой, так же бросились в дом сверху по стене.

Солдаты разбили стеклянные двери и ворвались внутрь особняка. Паасины встретили их у лестницы, ведущей на второй этаж. Майал шагнул навстречу врагам, держа в одной руке узкий меч, в другой сверкающую секиру на длинной рукоятке.

Гвардеец, усмехнувшийся столь непригодному для боя вооружению, взмахнул клинком. Майал отвел его удар своим мечом и рубанул секирой. Крепкий закрытый шлем работы прославленных мендорских доспешников раскололся вместе с головой. Позади ворвавшихся солдат с грохотом упала огромная решетка — хрупкие прозрачные двери были обманкой.

Бой распался на десяток поединков.

— Гюрза, сломай ее! — вновь закричал де Мена, бессильно ударив мечом по толстенной узорной решетке. Там в доме гибли его солдаты.

Гюрза шел медленно с большим усилием, словно был по горло в густом желе.

— Дом… не пускает… чужую магию, — прохрипел он, хватаясь руками за переплетенные стальные прутья.

Защитники расправились с первой партией врагов. Их осталось человек восемь. Гвардия столкнулась с достойным противником. Арбалетчик рядом с Марком сумел приставить оружие к решетке. Тетива сухо щелкнула. Болт пробил паасина насквозь. Защитники, прячась за перилами лестницы, ответили стрельбой из луков, смертельно раня всех вблизи от решетки. Солдаты отступили.

Гюрза остался один. Его пальцы медленно рвали прутья, так словно они были живым сплетением ветвей. Решетка, скрипя, ломалась. Вскоре образовалась дыра, способная пропустить человека.

Марк де Мена полез первым. Тяжелый доспех спас его от стрел, что ударяли, словно, молот о наковальню, оставляя на теле огромные синяки. На паасинов он кинулся с той же яростью, что и на турубаров или орехонов. Солдаты устремились вслед за ним, вдохновленные примером.

Схлестнулись две равные по умению силы, только гвардейцев было в четыре раза больше. Защитники, отброшенные из залы с фонтаном, обороняли лестницу на второй этаж, меняя одного своего на одного врага. Долго такой обмен продолжаться не мог.

Клинок Майала остался в животе павшего врага, вождь паасинов держал секиру обеими руками, рубя головы и плечи. Марк де Мена шагнул ему навстречу, сменяя раненного товарища. Его тяжелый меч-бастард пропустил первый замах паасина, что разрубил плечо, но Марк стиснул зубы и отвел второй в сторону, после чего ткнул врага в грудь. Из-за тесноты Майал не мог отпрыгнуть или увернуться.

Острие бастарда вылезло у него между лопаток. Последние защитники ненадолго пережили своего вождя.

Чародей в красно-черном, называющий себя Гюрзой, осторожно замер около двери в кабинет Гийома. За его спиной нервно переступали трое гвардейцев.

— Входите. Дверь не заперта, — сказал чародей.

— Нет уж. Вы первый, сеньор, — насмешливо ответил сержант с раненой щекой.

— Я проверил, ловушек нет. Входите, сержант, вам дано задание осмотреть кабинет колдуна.

— Нет, — покачал головой старший гвардеец, — Вы, Гюрза, наш маг, хоть и взялись неизвестно откуда — вам и честь эта. Маги с магами, а рыцари с рыцарями, — заключил он, вспомнив недавно затихший бой.

Двадцать три гвардейца погибло от отравленных стрел, мечей и ловушек.

— Я же сказал: ВХОДИТЕ! — повторил чародей в красно-черном и взглянул сержанту в глаза.

Тот вздрогнул, оцепенел на мгновение, потом подчинился.

Первая ловушка была сразу за порогом. Воздушная паутина опутала сержанта и впилась в тело, разрезая на части.

Чародей выругался, после чего обернулся к остолбеневшим гвардейцам.

— Следующий! — вновь приказал он, и второй подчинился, зашагал, шатаясь, как механический автомат-игрушка.

Путь до стола стоил Гюрзе трех марионеток, сожженного кислотой плаща и раненной руки. Всего ловушек было около десятка. Обезвредив последнюю, чародей решил усесться за стол. В это время в кабинет беззвучно вскочила большая черная псина и вцепилась ему в ногу. Гюрза закричал от боли и ударом тыльной стороны ладони расколотил башку зубастой твари на сотню кусков. Это заклятие в конец обессилило чародея, он с трудом доковылял до дивана и упал.

Отлежавшись, остановил кровь и прижег рану носимым с собой бальзамом, после поднялся.

— Ну же, яви мне свои тайны, Гийом! — сказал он, раскрыв одну из лежавших на столе книг.

Буквы тут же исчезли со страниц, ставших девственно чистыми.

Гюрза выругался, попробовал вернуть текст. Но эта его первая злость не выдержала никакого сравнения с последующей, когда на месте букв на листах появился изображение жеста весьма неприличного, но понятного всем от крестьянина до короля.

— Гонсало. Ты вовремя. Я рад, что ты верен долгу, чести и Камоэнсу, — этот хриплый, тихий голос, был чужд говорившему, как медлительность речи и долгие паузы.