Сегодня – позавчера - Виталий Храмов

Взрыв хохота прервал меня.

— И все были верховые. В то время конница была лишь вспомогательным войском — античный мир не знал ни седла, ни стремени. Клали коню на спину подушку и сидели, балансируя. Какой верховой бой? А русоволосые — привстанут на полном скаку в стременах, композитный лук из рога тура натянут и на полном скаку за сто шагов прибивают фанерный щит легионера, вместе с легионером, к щиту сзади стоящего. Конём управляли ногами. Этого было грекам и римлянам не понять — они узду боялись одной рукой держать.

— Если коняга смирная и выученная, она сама знает, что надо делать, — сказал один из бойцов.

— Вот, ты это знаешь, а они не знали. Думали, что человек и конь — одно целое. А впервые подобное они увидели на северном побережье Чёрного моря, в Таври. Потому и назвали таких всадников — кентаврами — конными таврами. Тогда побережье нашего моря было сплошь заселенно греками. Пустили их, сироток, научили всему. А они наши святые места все уничтожили, людей, кого не перебили, в рабство продали

— Про Рим скажи, — попросили мои благодарные слушатели.

— Да, Рим. Ясно, что римские легионы, состоящие из наёмников, не смогли противостоять северным богатырям. Кстати, выросшие на обильных дарах земли и на просторах северяне были на голову выше невысоких южан. Вы ещё увидите этих итальянских карапузов — они вместе с гитлеровцами сейчас пытаются вернуть себе черноморские города. Наёмники хороши, когда надо убивать и грабить. А когда надо умирать — наёмники очень плохие вояки. Гитлер скоро в этом убедиться. Наши предки, да и предки этого остолопа германского, взяли Рим и всю остальную их Италию, освободили всех рабов — потому что не может человек быть рабом человека. Человек — потомок и помощник Бога. Потомок Бога не может быть рабом. Рабы в Риме были на правах говорящего скота. Порушили их храмы.

— Это вы любите — храмы рушить, — буркнул Вильгельм.

— В храмах Весты жрицы-весталки обслуживали за деньги любого мужика, даже грязного немытого раба. Это был не храм, а блядский дом. Этим заниматься можно только с женой, с любимой.

— Не только можно, но и нужно! — радостно подхватили бойцы, — эх, жену бы сюда!

— Ты её настолько ненавидишь?

— Почему это? Наоборот, люблю.

— А что ж ты её в лес, в окружение тащишь?

— Да заткнитесь вы, задолбали. Дай человеку дело сказать! Жен своих после обсудите.

— Давай, командир, продолжай!

— Храмы порушили… — напомнили мне.

— Да. А в других храмах, хоть и поклонялись богам, но приносили человеческие жертвоприношения. Какой нормальный человек потерпит такое?

— У, звери!

— Заткнись!

— Вот и прозвали северных воинов варварами. Храмы порушили, срамные статуи голых баб и мужиков и композиции с их совокуплениями, а также мраморные сцены совокуплений богов с животными…

— Тьфу, ты! Ну что за мерзкое место!

— … покололи, книги пожгли на тех же площадях на больших тризных, погребальных кострах.

— А книги-то причём? Книги вещь хорошая. У нас вот в селе библии…, ох!

— Ты хлебало-то завалишь или нет? Щас пилоткой заткну!

— Книги причём? Да, книги ни при чём. Книги жгут только дикари. Вот Гитлер и его штурмовики пожгли много книг. Александр Македонский сжёг все книги Авесты, священной книги Персов, сжёг египетские библиотеки, где книги копились с незапамятных времён, Дело не в книгах. Бумаги тогда ещё не было. Писали на дощечках, бересте, папирусах и кожах. Бычья кожа — толстая, баранья трескается, свиная… что-то ещё, мутнеет, что ли, тоже не годиться. А книги были нужны с тонкими светлыми листами. Они книги делали из человеческой кожи…

— Ох, ты, Господи…!

— Тьфу, нелюди!

— Уроженцы юга имели смуглую кожу, негры, соответственно, черную. У нас, ариев, — немец бросил на меня быстрый взгляд, — кожа светлая, тонкая. Им понравилось. Чем более юный источник страниц для книги, тем кожа эластичнее, лучше растягивается, страницы получаются тоньше. Кожа младенцев растягивается до толщины папиросной бумаги.

— Неужели они могли такое сделать?

— Они делали это сотни лет. А книги сжигали на погребальных кострах, чтобы проститься с невинно убиенными детьми. Наши предки своих покойников сжигали, чтобы помочь им достигнуть Неба. Поэтому и сжигали книги, но не сожгли ни одного пергаментного свитка.

— Их за это всех надо было сжечь! Чтобы не повторилось!

— Не поможет. Я вам может быть и новость скажу, а вот наш гость Вили уже знает: не прошло и двадцати веков и потомки тех, кто горькими слезами оросил бороды на тризне стали делать подобное.

Стало тихо. Лишь колёса телег скрипели, да ревел перегруженный Ганомаг впереди.

— Сейчас в гитлеровской Германии из человеческого материала производиться множество полезных вещей — дамские сумочки из очень мягкой и тонкой кожи, шахматные фигурки, трубки и манштуки из человечьих костей, пепельницы и письменные приборы. А пилоты Люфтфафе в комплекте с офицерскими погонами получают тончайшие перчатки из человеческой кожи. То, что остаётся не удел, идёт на удобрение полей.

Толпа вокруг взвыла, Таня плакала широко открытыми, не мигающими глазами, закусив зубами свой кулак.

Сразу десяток рук потянулся к немцу. Истеричные и яростные голоса ревели ему в лицо:

— Это правда?

Немец был бледен, как свежевыпавший снег. Он опустил голову. Толпа опять взвыла, сразу множество рук потянули его с повозки. Глаза людей горели огнём безумия.

Я вскочил стоя на повозку, передёрнул затвор автомата:

— Стоять! Отставить! Вы что как звери накинулись на него? Он больше не опасен. Убить хотите? Убивайте, но не его! В следующем бою, когда очко заиграет и ноги понесут в тыл — вспомни тот сарай с сожжёнными заживо хуторянами. Вспомни всё, что сегодня услышал, вспомни эту ярость! И встань! Встань насмерть! Как предки наши стояли! Сдохни, но не пусти этих тварей в село, в деревню, в город! Убьёте вы его и что? Полегчает? А детям нашим, увезённым в Германию в товарных вагонах на столы мясников — им полегчает? Отставить!

Немец обмяк — сознание потерял. Бойцы прятали свои глаза от меня, прятались друг другу за спины, отходили подальше. В наступившей тишине громко всхлипнул наш возница — пожилой мужик:

— А мои внуки теперь под немцем остались…

Татьяна сорвалась с повозки и убежала в заросли. Она села на другую повозку после, с немцем рядом больше не показывалась. До темноты ехали в тишине.

Тишину нарушил немец:

— Кто ты? — спросил он у меня. В тёмном лесу вопрос его прозвучал очень громко.

— Я? — удивился я, хотя прекрасно понял, что он имел в виду. Я тянул время — тёмные силуэты придвинулись ближе — бойцы подбирались плотнее — послушать.