Сегодня – позавчера - Виталий Храмов

— Пусть отходят! Живо! Пусть как угодно отходят! — закричал я. Сапёр побежал. Приказ мой всё одно бы опоздал. Хотя и положили много немцев когда расстреливали грузовики, но многие рассыпались по полю, перебежками сблизились и закидали оба пулемёта гранатами. Два пулемёта на нашем берегу не давали им переправиться.

— Пора сворачиваться! Херсонов! Семёнов! Алёшин! Закругляйте этот цирк! Отходим на заранее намеченные позиции. Алёшин, боевое охранение!

Мы покидали город. Конечно, мы ведь даже не планировали его брать. Это была чисто импровизация, хотя ведь почти взяли. Но, взять врасплох — одно, а удержать — это совсем другое. Тем более моим сбродом против этих ветеранов, прошедших всю Европу. Вон, у моста — в четыре пулемёта в упор били — а они и машины покинули с минимальными потерями и ребят моих угробили. А не побоялись бы в ледяную воду реки залезть — и этот берег бы взяли за полчаса. Не-е, хорош! Нагадили — бежать!

Позади нас пылал горизонт — мы подпалили всё, до чего дотянулись наши руки.

Я торопил людей, подгонял. Они не спорили, но движение не ускорялось — ночь, темень, дождь, слякоть, усталость и большой вес на хребте у каждого.

А всё-таки, неплохо мы подзатарились! Хотя планировали просто просочиться мимо. Да, это было бы лучше — скрытность это самая надёжная защита. Теперь мы разозлили зверя. Они от нас не отстанут. Нас стало больше — не спрячешься.

А, какого…! Мы освободили почитай батальон наших солдат, больше сотни немцев перебили или серьёзно поранили, нанесли им серьёзный материальный урон. Не для этого ли мы носим форму и звания? Это наш долг!

Я вздохнул. Надо что-то придумывать. Надо прятаться, раствориться в лесах, иначе война для нас быстро закончиться. Надо думать. А в голове — черный шум от боли и усталости. Боже, как же мне плохо!

Очнулся я уже на привале. Только со стоном сел — тут как тут — Оскальдович с котелком и кружкой:

— Завтрак, Виктор Иванович. Привал и завтрак.

— Угу, — кивнул я. Есть не хотелось совершенно, но надо.

Поел, прибежала наша медсестричка, разбинтовала меня и расплакалась. Мда-а! Рана на груди у меня начала чернеть, вокруг — зеленоватый ореол. Гнию заживо. Недолго мне осталось. Как яд гноя до сердца доберётся — каюк!

— Ладно, не реви! Спиртом промой, стрептоцидом засыпь, да завязывай, — велел я ей.

— Вас оперировать надо, хирург нужен — всхлипывала она, но ловко промывала рану.

— Надо. И не только меня. И много что надо ещё нужно. Не только хирург. Я бы от баньки и от Маньки не отказался бы.

Она уставилась на меня своими большими зарёванными глазами.

— Что? Живой я ещё. Ты делай, что должна.

— Вы умрёте.

— Я знаю, — усмехнулся я, — Все умрут. Рано или поздно. Ты не думай, я бессмертный. Меня бомбой не убило, танком не подавило, не дострелили, не добили, глядишь, не догнию. Я как те, живые мертвецы, что умереть не могут, пока клятву не сдержат.

— Какую клятву?

Я погладил её по щеке, мягкой, теплой, детской.

— Поклялся я перед Богом тебя, дочка, да и их всех до своих довести, вывести. Так что, пока не дойдём до особистов — не помру я. Ты рот-то захлопни, простудишься. И меня бинтуй живее — холодно что-то. Наверное, зима скоро.

Она споро работала, поджав губы. Потом обиженно сказала:

— Вот вы всё шутите, Виктор Иванович. Даже над тем, над чем шутить нельзя.

— Над всем можно. Стебаться, издеваться нельзя, а шутить можно. А над чем шутить нельзя?

— Над смертью. Над Богом.

— Над смертью, наоборот, нужно смеяться, иначе смертный ужас поглотит сердце. Это хуже смерти. А что Бог? Он сам тот ещё шутник. Ты черепаху видела?

— Ага. — она расцвела, но тут же увяла, — Только на картинке.

— Вот, я же говорю — шутник он, — она закончила перевязку, я накинул свою протлевшую рубаху-гимнастёрку, — Тем более, что он мне простит, как внуку своему.

— Вы Его внук? — её огромные глаза ещё больше распахнулись.

— Ага. А ты внучка. Не слышала разве: «Создал по образу и подобию своему». Вот мой сын — образ мой и подобие моё. Особенно мы, русские. Нас так и называли в древности — Сварожичи, дети Бога. Так-то!

Я её щёлкнул по носу, потом легонько хлопнул пониже спины:

— Беги, внучка Бога. Там другим страждущим помощь нужна.

Она зарделась вся, убежала, чисто по-женски размахивая руками справа-налево. Коса её металась по спине в такт. Я вздохнул, вспомнив родные, милые лица. Увижу ли? Вряд ли. Печать смерти уже стоит на сердце. Нужен курс антибиотиков. А их только должны изобрести. В этом году или в следующем.

Я оделся, допил остывший ягодно-травяной чай, собрался с мыслями, чтобы не предстать перед командирами в таком удрученном виде. Я — старший над ними. Это значит, что моё моральное состояние прямо проектируется на всё подразделение. Я запел себе негромко:

Не вешать нос, гардемарины!

Трудна ли жизнь, иль хороша,

Едины парус и душа!

Судьба и Родина — ЕДИНЫ!

Я обернулся, услышав хруст ветки. Ага, все здесь. У пополнения вид озадаченный.

— Не удивляйтесь, товарищи командиры, — усмехнулся отощавший ещё больше Шило, хотя казалось куда ещё-то? — У командира нашего необычные последствия тяжёлой многократной контузии. А откуда это, Медведь?

— А за Медведя — щас как дам в рыло! Мы на военном совете батальона, извольте соответствовать, товарищ ротный старший лейтенант Семёнов!

— Виноват исправлюсь, товарищ комбат, — он с улыбкой вытянулся, оправил форму.

— То-то же. Это кусок песни, что пели учащиеся высших флотских училищ при Петре I. Только не спрашивай — откуда я знаю. Не знаю. Ладно, это всё лирика. Перейдём к делам нашим скорбным. Перумов, учет личного состава произведён?

Миша смутился. Опустил голову.

— Ну, хоть предварительный. Сколько человек? Сколько активных штыков? Специальности?

— Позвольте, я отвечу, — привстал на носочки Архип, — я же их кормлю. Шестьсот сорок три.

— Ого! Правда батальон. По численности. По боевым возможностям и близко не будет. Это много. Много проблем. Перумов, больше вас не задерживаю. Срочно наладить учёт.

— Слушаюсь! Разрешите идти?

— Иди. Алёшин, что противник?

— Нас пытались преследовать отдельные мелкие группы врага. Мы быстро охладили их пыл. Немец осторожно прочёсывал город. Считаю до утра они из города носа не высунули. Когда я понял это, повел своих догонять отряд.

— Ты поступил верно. Семёнов, как идёт распределение подкрепления?

— Идёт. Распределение. Подкрепления.

— Понятно. Мешкать не будем. Как люди позавтракают и оправятся — выступаем. Делами формирования будем заниматься на ходу. Надо отойти от города как можно дальше. Мы дорогу в лесу протоптали как стадо мамонтов, захочешь — не потеряешь. Думается мне, что враг не только погоню вышлет, но и по пути попробует нас перехватить. Надо его перегнать, переиграть в темпе. Шило, Херсон и ты, Капитан — теперь командиры рот. Распределите бойцов по ротам. Шило, поделись с другими ротами ветеранами, пусть подтянут пополнение, подучат их нашей тактике боя. Не боеспособные и остальные ущербные — в распоряжение нашего ГлавПомТыла, то есть Антипа. Леший, постарайся себе тоже пополнение подобрать. На тебе — разведка и дальние дозоры. Пока всё!