Жена самурая - Виктория Богачева

— Я вступился за Ёрико.

Ни один вопрос про его отрубленную руку, которую он все еще чувствовал, так и не прозвучал.

Нарамаро раскатал поверх футона карту, на которой они отмечали передвижения всех вовлеченных в войну армий, и принялся рассказывать Такеши и Фухито, который лишь утром вернулся из Кофуку-дзи, о недавних изменениях в расположении войск.

— Мы немного проредили их тыл, когда напали с перевала, — Нарамаро усмехнулся почти смущенно и запустил ладонь в светлые волосы на затылке, растрепав строгий пучок. — Они стояли, вытянувшись вдоль всей возвышенности, но сейчас начали рассредоточиваться. Об этом говорят наши последние донесения.

— Нам тоже стоит. Пока они не пришли в наш тыл — все через тот же перевал Курикара, — Такеши указал на несколько точек на карте. — Вот здесь, здесь и здесь необходимо усиление. Тайра вскоре узнают и про отца, и про меня. Они взбешены и захотят напасть.

— Разумно, — Нарамаро кивнул. — В последней стычке Асигака отступил от Удзи и увел людей вниз по течению.

По короткому взгляду, брошенному Нарамаро на Такеши, тот понял, что отец получил свое ранение именно в этой стычке.

Минамото внимательно всматривался в карту. Через изломанные линии и стрелки он видел, как постепенно, буквально тё за тё* их объединенное войско двигалось вперед. Чтобы составить впечатление о сражениях, произошедших в месяцы его отсутствия, Такеши не нужно было задавать вопросы.

Он видел все по карте. Видел, как под острым углом резко разошлись две линии, и часть солдат была возвращена назад, в земли клана Фудзивара, в которые вторглись соседствовавшие с ними вассалы Тайра — клан Ода. Видел, как к широкой стрелке, обозначавшей их основные силы, примыкали гораздо более тонкие, начерченные почти без нажима — отправленные монастырями воины присоединились к ним. Видел, как десятки линий расходились и переплетались меж собой — небольшие отряды самураев перебрасывались от одной деревни к другой, с места на место, чтобы создать у крестьян видимость защищенности.

Карта о многом могла рассказать, если уметь ее читать. И Такеши умел.

«Всему, что я умею, меня научил ты, отец».

Он почувствовал в руках зуд — даже в той, которой уже не было. Пальцы невидимой руки схватили воздух, а настоящей — сжались в кулак. Он многое отдал бы за возможность догнать отступившего Асигаку. Догнать и отомстить за отца. Такеши помнил этого молодого самурая по предыдущим сражениями с Тайра — тот был умен и достаточно изворотлив, чтобы выйти живым даже из сражения, в котором он был обречен.

Было бы мальчишеством броситься сейчас в погоню. Мальчишеством и величайшей глупостью, и Такеши не мог их себе позволить. Больше нет.

«Любой сын мальчишка в глазах отца, даже если у него самого уже есть дети».

Он был мальчишкой, пока был жив отец. Теперь — нет.

— Зима — плохое время для ведения войны, — Такеши сделал над собой усилие, чтобы отвлечься от лишних мыслей. — Скоро выпадет снег.

— Мы увязнем надолго, — Фухито хмыкнул: он говорил не только про войско, что неминуемо застрянет в снегах. Он говорил про их кампанию.

Мимо их палатки в тот день проходило много больше солдат, чем в любой другой. Новость и о том, что Такеши Минамото жив, разлетелась по лагерю тотчас. Это казалось абсурдным и неправдоподобным — провести восемь месяцев в плену у Тайра и вырваться от них живым? Пересечь одну восьмую страны в одиночку глубокой осенью?

Было трудно поверить в такое, лишь только услышав. Воинам хотелось увидеть. Такеши знал, что должен переговорить с ними — не с каждым, но со своим ближайшим окружением, с теми, с кем он привык ходить в военные походы.

— Где Яшамару и Масато? — он оторвался от карты и взглянул на сидящих напротив друзей.

— Яшамару в патруле, а Масато в вашем поместье. Кенджи-сама приказал ему быть возле Наоми-сан.

Наоми. Такеши не забывал ни на секунду. Но по-прежнему не хотел о ней говорить.

— Ты знаешь о том, что Наоми-сан носит дитя? — скороговоркой произнес Нарамаро, слегка подавшись вперед.

— Да, — односложно отозвался Минамото. Его дальнейшее молчание говорило громче многих слов.

— Кенджи-сама написал ей сразу после сражения с Асигакой. Никак не обмолвился о своем ранении, — Нарамаро собирался добавить что-то еще, уже набрал воздуха в легкие, но резко передумал и оборвал зародившийся порыв.

Сидевший рядом Фухито на секунду прикрыл глаза. Хорошо, что Татибана сумел вовремя остановиться и не стал рассказывать о том, что случилось с Наоми, когда она увидела отрубленную кисть мужа.

Они проговорили до того момента, как не спряталось за горизонт солнце, и не закончился зимний короткий световой день. Когда в лагере ярче разгорелись костры, и рис громче зашипел в котелках, они вышли из палатки, чтобы разделить трапезу с солдатами — так, как делали всегда, несмотря ни на что.

Около костра, за который они сели, хотели бы оказаться многие воины из лагеря, но все пропускали тех, кто носил вышитый герб Минамото на черных куртках из грубой ткани. Они осиротели утром, когда умер Кенджи-сама, а спустя несколько часов вновь обрели того, кто поведет их за собой в сражение. Того, за кого они готовы отдать жизнь.

Такеши говорил с ними и затылком чувствовал чей-то внимательный взгляд. Единожды обернувшись, он увидел Фухито и хмыкнул. Немудрено. С этой пристальностью Фудзивара смотрел на него с того момента, как они шагнули в палатку.

Он узнал, что возвращения Яшамару из патруля ждут со дня на день — с десятком самураев неделю назад он отправился к западным границам земель Фудзивара: там было неспокойно. Он услышал о понесенных его людьми потерях: о раненых и убитых среди них. С ближайшими советниками отца Такеши засиделся до глубокой ночи — к тому моменту подле костров остались лишь дозорные.

Он поворошил медленно затухавшие угли и поднялся, глубоко вдохнув ночной воздух. Впервые за весь долгий день Такеши позволил себе поежиться. Ему все еще было неуютно на открытом пространстве, а уж в лагере…

В ночных сумерках, при тусклом свете факелов он нашел палатку отца и помедлил, прежде чем одернуть полог. Внутри горело несколько лучин и царил образцовый порядок — как и всегда. Кенджи-саму положили на футон в самом центре палатки. Он был по-прежнему укрыт курткой, что утром снял Такеши.

Остановившись у самого входа, он несколько секунд вглядывался в неподвижное лицо отца. Кенджи-сама постарел за месяцы, что они не виделись — Такеши увидел седину в его волосах, которой прежде не было,