Звезда моей души - Татьяна Устименко

Мой голос издевательским эхом отразился от стен провала и раскатился по лабиринту коридоров, искажаясь и множась. Стилет окончательно вывалился из стены, и, сжимая его в кулаке, я стремительно рухнула вниз…

Нет, почти рухнула, ибо в самый последний момент над краем пропасти появилась сильная волосатая рука, ловко ухватившая меня за шиворот и втянувшая наверх, возвращая к жизни и мечтам. А на противоположной стороне трещины разочарованно бушевала стая оставшихся ни с чем мерзких крысокошек.

Отведенная Ардену комната дышала негой и прохладой, а из высокого полукруглого окна открывался восхитительный вид на экзотический морской берег, поросший неведомыми цветами. Лазурные волны неспешно набегали на белый песок, а ласковый ветерок шаловливо колыхал хрупкие сиреневые лепестки, живо напоминающие ему чьи-то удлиненные, миндалевидные глаза. Кажется, в прошлой жизни он любил тоненькую, невысокую девушку – обладательницу точно таких же волшебных по чистоте глаз… Или нет – не любил, а просто видел ее во сне?

Юноша лениво перевернулся на спину и закинул за голову обнаженные руки, покрытые золотистым загаром. Его кожа приобрела нежность шелка, а загар успешно маскировал болезненную бледность, вызванную значительной кровопотерей. Этой же причиной объяснялись владеющие им безразличие и оцепенение, сменившие прежнюю порывистость движений. Впрочем, к чему быстрота и суетность, ведь Арден уже никуда не спешил, лишь изредка на несколько мгновений выныривая из мира иллюзий и понимая – он умирает.

Повелительница любит красивые фигуры, а поэтому ежевечерне, готовя юношу к встрече с его божественной супругой, жрицы-хайдари, верные дочери песка, омывали его совершенное тело в струях фонтана, возвышающегося в центре главной залы храма, и умащивали ароматным маслом – густым, тягучим, желтым. Изготовленное из плодов кагуарии, это масло не только беспримерно смягчает кожу, но и проникает внутрь организма, одурманивая почище любой магии.

Теперь Арден жил в мире фантомов, наслаждаясь несуществующим морем, эфемерными цветами и уже ни о чем не мечтая. Ну разве что об ощущении резкого контраста горячих как огонь губ и холодных как лед клыков, прикасающихся к его шее и несущих переходящую в наслаждение боль. Того, что происходит дальше, он не помнит. Не помнил никогда…

Воздух сгустился, уподобившись некоей странной субстанции, похожей на траурную вуаль – темную, плотную, осязаемую почти физически. Это ночь без прелюдии упала на землю, наступив так мгновенно, как происходит лишь в пустынях. Арден ждал, мучаясь от тягостного предвкушения запретного порочного наслаждения, не имеющего ничего общего со светлой радостью любви.

Занавес из золотистого шелка бесшумно отодвинулся в сторону, и в комнату проскользнула полупрозрачная тень, от которой веяло нестерпимым холодом потустороннего мира и необъяснимым, первородным ужасом смерти. Пахнуло острым запахом полусгнивших цветов, из тех, что оставляют на надгробных памятниках, и повеяло терпкими сладковатыми миазмами свежеразрытого могильного дерна.

Все чувства юноши сразу же стократно обострились, превратившись в неосознанные инстинктивные устремления. Так замирает птичка перед крадущейся к ней гадюкой. Так мышь теряется под гипнотическим взглядом зеленых кошачьих глаз, а заточенная в темнице девственница становится распутницей, покорно отдаваясь своему палачу. Не моргая, Арден пристально следил за тенью, не замечая капелек пота, выступивших на его верхней губе, своих дрожащих рук и озноба, растекающегося вдоль позвоночника.

Тень немного уплотнилась и приняла слегка заметные очертания статной, прекрасно сложенной женщины, чей зримый облик будто бы парил на грани иллюзии и реальности, соединяя бытие и небытие. Ворох длинных спутанных волос, венчающих ее голову, оказался при ближайшем рассмотрении клубком извивающихся, беспрестанно шевелящихся змей. Прикрытые губами, виднелись внушительные клыки, а пальцы оканчивались жутко изогнутыми когтями. Слепое, начисто лишенное глаз лицо женщины напоминало морду хищного животного – настолько вытянутым и непропорциональным оно было, отмеченное четкой печатью коварства, жестокости и высокомерия. И вместе с тем вступившая в комнату тень казалась не лишенной страшной, порочной красоты, притягательной и неповторимой. Красоты, порабощающей и пожирающей все живое, а теперь безраздельно завладевшей и им, Арденом.

Незримая и неосязаемая, тень скользила ночами по спящему Блентайру, мимоходом выпивая последние крохи тепла из давно погасшего камина, расположенного в домике насмерть замерзшего бедняка. На коченеющий в постели труп она не обращала ни малейшего внимания. Незваная и непрошеная, склонялась над колыбелью больного младенца, ледяным дуновением своего дыхания гася едва тлеющую искорку его короткой жизни, и равнодушно добивала не сумевшую разрешиться от бремени роженицу. Она пировала на полях сражений, нежилась в чумных бараках и безраздельно царила в лепрозориях, одинаково упоенно сладостраствуя как на богатых кладбищах, так и в нищенских общественных могильниках. Она собирала пышную жатву из душ и тел, ибо имя ей было Банрах – богиня Тьмы и смерти. Змееликая Банрах – властительница загробного мира, погубительница надежд и вершительница судеб.

Кто и когда решился вверить ей будущее Блентайра, объявив официальной покровительницей Лаганахара? Наверное, связаться с подобной тварью могли лишь самые отпетые глупцы, не осознающие печальных последствий заключенного союза. Именно эти глупцы возносили молитвы, строили храмы во славу богини-каннибалки и приносили ей кровавые жертвы. Дураки, добровольно обрекшие себя на гибель, – разве не понимали они, что творят? Скорее всего, понимали… Так почему и зачем призвали они зло на земли Лаганахара, впустив его в собственные сердца, непригодные для того, чтобы стать звездами?.. Тьма необратима – эта истина известна каждому глупцу. Но тогда возникает закономерный вопрос: а знает ли умный то, что понятно любому дураку?

Арден никогда не считал себя глупцом. Наоборот, он с детства сроднился с мыслью о том, что сверстники не скрывают своей зависти к его сообразительности, неистощимой деятельности и умению завоевывать авторитет. Арден не привык подчиняться, всеми фибрами души чувствуя – он рожден для того, чтобы повелевать, а не прислуживать. Он никогда не замечал за собой склонности к участи торговца или стезе лекаря, не тяготел к охотничьему искусству и не желал совершенствоваться в воинской доблести.

Он без особых усилий, словно по наитию, легко овладевал всеми изучаемыми в приюте науками, прекрасно понимая – в хранилище его разума с рождения находятся многосторонние знания, во много раз превышающие уровень монастырских братьев, в большинстве своем людей крайне ограниченных, примитивно мыслящих и приземленных.