Производственный роман - Петер Эстерхази

«Скопления масс не наблюдается», — сказал Эстерхази. Тренер стремительно махнул рукой, и ветерок от взмаха, в соответствии с замыслом, достиг и мастера, ибо замечание его было капельку небрежным. Для господина Арманда все, что было важно, — было свято. Лишь во второстепенных вещах на поверхность выходило в общем-то неслабое чувство юмора, швабское озорство. Напр.: «Ты как труба иерихонская», — сказал он одному судье, чтобы потом быть отстраненным на полгода. У мастера дела с шутками обстоят не так, это мы можем констатировать, переходя от страницы к странице, с тоской и страхом в сердце.

Мастер возился с мячом. Взгляд упал на бутсы, и поскольку мяч (или это была гравитация, ха-ха-ха) периодически отскакивал в сторону, ему становились видны прорехи на бутсах, особенно на левой, дальше носки, а под ними, даже если он не видел, но знал, — натертые большие пальцы: прореха пронизывала все слои. Мяч подлетал все выше — номер усложнялся; говорят же, тише едешь — дальше будешь, говорят, господин Тити Гэрэч подбросил аж 30 раз на высоту 20–30 метров, — и у него появилось время взглянуть на господина Арманда, не хочет ли он что-нибудь сказать, но тот с молчаливым упрямством что-то писал в тетради (мастер чуть не разревелся при виде несоразмерных — но не излишних! о нет! — стараний: «Чего ты там пишешь, бедняга, Господь с тобой!», и это предложение так хорошо можно обобщить до перехода на личности), потом его большие, проницательные глаза проникли на задний план, меж грудами строительного мусора и кучами кирпичей. Из разрушенного здания бесцельно свисали во внешний мир железяки, все покрывал толстый слой пыли. Присутствовали даже сухие кусочки камыша, пучками. «Откуда, зачем?» — «Особенно эти жирные кирпичи!» Остатки известки на кирпичах определенно удручали мастера. Носок сполз на бутсу. Он любил, когда носок — даже на тренировке — закрывает голень, и не был сторонником «гармошки», однако носки за долгие годы так съеживались, что неизбежное применение резинки становилось неудобным и болезненным: мы имеем в виду глубокие, красные борозды от резинки. У входа, у бывшего входа, лежала гора бутс. Преобразования оказали воздействие на склад (его не стало), результатом переустройства стала эта выставка. «До чего сплюснутая обувь!» Те, кто уже видел большое скопление поношенных бутс — смятых, истоптанных, с болтающимися на ветру стельками, — знают, наверное, какое плачевное это зрелище! Как братская могила.

Тренер захлопнул тетрадь. Ручка между двух легких, тонких листов бумаги чуть не треснула. «Я им сказал, что они сволочи». Господин Арманд говорил, как будто продолжая начатый разговор. Солнце светило, ветер дул; в прохладе воздуха контуры: изуродованное здание, холм позади, ходящие ходуном деревья — приобретали значимость. Дым от котла, к несчастью, прибивало к земле. Создаваемый ветром треск создавал впечатление, будто стрекочет камера оператора; как будто сейчас читают текст к любительскому малометражному фильму; синхронизируют; значит, что-то «сместилось». «Я им сказал, сволочи, мол, вы, и так нельзя, мол, поступать». В этот момент мастер выпустил любимый инструмент, мяч: тот, как слезинка, соскользнул с носка. «Что-что?» — потряс головой нападающий. Господин Арманд, видя, что он ни ухом, ни рылом, рассмеялся: «Какие новости? Защищаемся или нападаем?» — «Самая лучшая защита — нападение», — надулся он, когда таким образом был пристыжен (потому что это можно воспринимать в качестве выговора). Затем вдруг, как уже столько раз в делах экономических, его осенило: «Нет денег?» У господина Арманда хорошее настроение пропало даже с поверхности, им вновь овладела удрученная порядочность. «Не знаю, что воображает такой вот директор? Кто такой директор? Ну, а я — заведующий технической частью». Мастер немного по-декадентски кивнул; слава Создателю, не изволив обеспечить звукового сопровождения. «Понимаешь, это свинство. Вчера в друзья набивался, или, ладно: мы оба набивались, а сегодня говорит, он, дескать, сожалеет, без объяснений. Сожалеет». — «О чем, что в друзья набивался?» — «Какое там. Денег нет. Что денег нет. Но, ексель-моксель, пусть тогда старое дерьмо не сносит». Беспримерное возбуждение господина Арманда отлично характеризуют употребленные им слова, вульгарное упоминание фекалий: обычно он с крайней тщательностью избегает дурных слов; временами он укоряет мастера, который в пылу игры или, случается, по причинам стиля не брезгует их употреблением. «Сносит, а потом говорит, что сожалеет». Мастер, с трудом преодолев предубеждения, неохотно спросил: «Качо не может достать денег?» Излил душу великий человек. «Сняли его. К сожалению», — сказал господин Арманд. (О Качо они были схожего мнения; вот как их прижало.) Славный человек громко свистнул и встряхнул руками; господин Арманд был слесарем-инструментальщиком и очень гордился своими руками: «Изя-я-ящные штучки, — по-доброму передразнивал он мастера (тот обычно говорил: изящный почерк, изящная цыпочка, изящное лезвие — чтобы уж охватить основной костяк), — изящные штучки», — вертел он расплющенными, толстыми руками, в глубоких складках которых с доисторических времен скопилась черная грязь и масло; теперь он встряхнул именно этими двумя руками.

После секундного колебания — громко сказать или не громко — он громко сказал: «Из железа кулак натруженный — туда ударит, куда нужно». Господин Арманд не стал притворяться, будто бы верит, что мастер шутит (есть жесты отстраняющие, а есть — свидетельствующие о сходстве!), и махнул рукой. Теперь они изволили смотреть друг на друга. «Да уж, ударит. Ладно. Знаешь, с кем мне приходится бороться каждый Божий день? Чтобы парней отпускали в день тренировки, чтобы спортивные фонды пускали на то, что нужно, чтобы была по крайней мере обувь, а экипировку подвозили, тогда и туда, куда нужно, чтобы не приходилось от стыда сквозь землю проваливаться». Да: это как мытье в тазу. Экипировка должна быть на месте. Этим, наверное, не игрокам нужно заниматься!!

«С Лаци». Мастер не мог поверить. «Лаци Кохут?» Из-за «детей» мастер без сомненья потихоньку приобретал право перворожденного! — он уже слышал, что «есть» какие-то «проблемы» с Лаци Кохутом. Что он «вонючая скотина» (пардон), как выразился тихий Левый Защитник; но он необъективен или как раз-таки конкретен, потому что Кохут заигрывал с его женой. «А ведь она тогда уже на третьем месяце была». Девушка с бесцветными волосами из универсама. «Ну что, сынок, не зря разминку делали?» — стал подтрунивать мастер, услышав о свадьбе. Недоношенная крошка в 4 кило! Но потом ему стало грустно. Однажды в душе — «в довольно беспардонной форме» — он взял и спросил: «Скажи, приятель, а вообще ты бы на ней женился?» Потому что ведь встает этот проклятый вопрос. Парень закрыл кран. Они уже просто мылись. Мастеру тяжело вылезать из-под чудесной, болезненно-горячей струи. Стало тихо. «Умный парень, друг мой, когда не в форме. А вообще аккуратный подлец-защитник». Посмотрел мастеру в лоб (то есть, не в…) и умно сказал: «Вопрос так не стоял». И захихикал (а вот это он бы с радостью опустил). Суть была в том, что жена Левого Защитника, новоиспеченная женушка, только-только спровадила господина Кохута.

Мастер еще играл вместе с господином Кохутом. «Подвижный пацан был». Господа Арманд и Кохут были как Шерлок Холмс и доктор Ватсон (дабы угодить определенному кругу читателей) или как грецкие орехи с медом и т. д. Начиная с юниоров они играли вместе, были парой полузащитников — «Лацика с Армандом!» — великая слава местного значения гремела по всем окраинным стадионам. «Они вели игру как Дьюси Ракоши». «Мы друг за друга умереть готовы были на поле», — часто слышали они. И мастеру припоминалось что-то в этом духе; как однажды на стадионе «Нитка», тогда еще активный игрок, господин Кохут, можно сказать, выйдя из себя, гаркнул ему: «Малец, умри на месте или отправляйся в душ». Так и сказал: «в душ». Цитату он сопроводил кислой улыбкой, как бы признавая свою ограниченность: «Поэтому-то я все и запомнил, только».

«Товарищ Кохут — хороший товарищ, — коротко сказал тренер. — Руководит секцией на заводе и ставит мне палки в колеса где только можно». — «Но зачем?» — спросил он по-детски. Тренер с горечью пожал плечами: «Так проще. Неделание всегда выглядит проще. А поскольку все, что он делает против меня или, точнее, против вас, означает, что не выплачиваются какие-то деньги, он этим еще и популярность завоевывает». — «Да какие это деньги? Чепуха». — «И я так говорю. А Он говорит, с бору по сосенке. На это я так шваркнул дверью, что маленькая секретарша, ну, конечно… поперхнулась своей булочкой с вареной колбасой или с чем там, пока с лестницы поворачивал, все время слышал, как кхекает и приговаривает: «О-ой, товарищ Кохут, тако-ого, товарищ Кохут…»

Мастер вновь стал подкидывать мяч, изящно, тихо, чтобы не помешать. «Курсы, вот это у него хорошо выходит». Мастер слышал завывание ветра, которое гармонировало с бесподобной геометрической эстетикой (штанга ворот, прямой угол, полоскание флага, колыхание сетки, зелень и т. д.), которые предоставлял к его услугам каждый спортивный стадион. «А. В общем, ты послал Кохута. Сначала я так понял: директора». — «Ничего ты в этом не понимаешь. Видно, что всю жизнь только учился. — Между нами говоря, он за это уважал мастера, а здесь это со стороны господина Арманда отчасти словесный оборот, отчасти выражение реальной критики, вместо более мягкого анализа. — Я подвергся ступенчатой обработке. Сначала, как известно, вызвал меня товарищ Кохут». — «Да брось. Он и тебя вызывает?» — «Позвонил, зайди, мол, старик». Мастер, успокоившись, кивнул. «Чему радуешься? Что от этого изменилось? Теперь я хлопнул дверью, будучи на «ты»! Быть вежливым легче всего. Так дружище, сяк дружище». В этом они все одинаковы. «Ясно. А потом, значит, вызвал тебя директор, с которым с раннего детства…» — «Нет. Я так разгорячился и пошел к нему…» — «Пропустили?» — спросил он со знанием дела. «Мамочка, старая секретарша, завизжала было, но обитая дверь была открыта, я увидел, что он там и что нет у него никого».