Приз - Полина Дашкова

На верхней угловой полке стояли пыльные, забытые книги о нацизме. Василиса увидела несколько томов документов Нюрнбергского процесса, «Историю гестапо», мемуары Штрассера, Риббентропа, Гизевиуса.

Раздался сигнал домофона и радостный голос деда:

— А! Это, наверное, медсестра. Надо же, как она быстро!

Через несколько минут в квартире появилась высокая крепкая блондинка лет двадцати пяти.

Василиса встала и приковыляла в прихожую. Дед засуетился вокруг гостьи, даже поцеловал ей руку, что было совсем уж некстати. Легкая насмешка скользнула по ее пухлым, аккуратным губам.

«Надо будет сказать ему, чтобы он бросил эту дурацкую привычку — целовать руки всем теткам подряд», — подумала Василиса.

На девушке были джинсы с блестками, белая эластичная майка без рукавов, с глубоким вырезом. Все тугое, натянутое до предела — вот-вот лопнет по швам под натиском массивных плеч, грудей и бедер. Крупные черты могли бы показаться приятными. Все в ее лице было гармонично и правильно, если бы не глаза, маленькие, водянистые, вдавленные глубоко под надбровные дуги, густо обведенные синим контуром.

«Я не хочу, чтобы эта меня мыла!» — выкрикнула про себя Василиса.

Медсестра скинула золотые босоножки на острых шпильках.

— Вот вам тапочки, Надя, располагайтесь, я дам чистые полотенца, бинтов у меня полно. Горячей воды, правда, нет, но я сейчас согрею, — суетился дед.

— Спасибо, я разберусь. Пойдем, котик, — она шагнула к Василисе.

Звонок Лезвия застал Вову в машине. Он ехал на Тушинский аэродром, где проводились съемки рекламного ролика партии «Свобода выбора». Вове предстояло посидеть за штурвалом самолета, потом изобразить, как он прыгает с парашютом.

Лезвие был трезв, спокоен и собран.

— Есть две новости, плохая и хорошая. С какой начать?

— С какой хочешь.

— Ладно. Хорошая новость. С Булькой все сделано чисто. Нормальный суицид. Теперь плохая новость. В лагере нашли жмуров.

«Вот почему он так спокоен», — понял Приз.

Если происходило нечто очень серьезное и опасное, Лезвие не паниковал. Он сразу преображался. У него даже голос менялся, и дикция становилась четче. Он прекращал пить, начинал думать. Он умел сосредоточиться, выключал все эмоции, как звук в телевизоре. В самые критические моменты он не матерился, не говорил «блин» и «короче», поскольку это расслабляет. Он брал на себя ответственность и принимал правильные решения. Приз смертельно завидовал этой его способности.

— Кто нашел?

— Не знаю. Из Москвы целая толпа прикатила. Следователь-важняк, опера, эксперты, все, как положено. Пожарников вызвали наших, лобнинских.

— Как фамилия следователя?

— Не знаю.

— Что значит — не знаю? Выясни!

— Не собираюсь.

— Почему?

— Потому, что даже мои проплаченные информаторы не должны знать, что мне это интересно. Мне без разницы, кто там следователь, ты понял? Я к этим жареным жмурам не имею никакого отношения. Успокойся и шевели мозгами, Шама. Сейчас надо затихнуть и не высовываться. Тогда все будет нормально. Стволы, из которых мы стреляли, Миха уничтожил. Железо на днях скинем. Все.

— Что значит — на днях? Ты же сказал, что железо скинул?

— Хасан обнаглел. Хочет купить все за копейки. Почувствовал, сволочь, что я тороплюсь. Нельзя давать слабину, он потом на шею сядет. Я еще поторгуюсь, день-два ничего не меняют, а бабок можем потерять много, не только сейчас, но и в будущем.

— Ладно. С железом не тяни. Откуда могли узнать про жмуров?

— Какая разница? Наверное, девка заговорила. Больше неоткуда. Но это не страшно. У нас все чисто. Ты, Шама, главное, не вздумай лезть сейчас за своим перстнем. Ты всех нас подставишь, так что забудь о перстне.

— О каком перстне? — хрипло спросил Приз после короткой тяжелой паузы.

— Ну вот, молодец, — облегченно вздохнул Лезвие, — а то я уж испугался, что у тебя из-за этой цацки с головкой поплохело. Ты, главное, не переживай. Хочешь, я тебе надень рожденья перстень подарю, в сто раз лучше, с брюликами, хочешь?

«Дурак, какие брюлики?»

— Ты мне лучше копье подари, — процедил он в трубку.

— He понял. Какое копье?

— Копье Лонгина, — Приз хрипло, фальшиво засмеялся и сквозь смех, как бы совсем несерьезно, произнес: — Ты за меня не беспокойся, я не переживаю. Ты о себе подумай, что ты натворил, Лезвие. У тебя был шанс заранее заткнуть девку. И ты этот шанс упустил. А теперь нашли жареных жмуров. Этого не случилось бы, если бы ты вовремя заткнул девку.

— Ага, конечно. И фельдшерицу, и Поликарпыча, и дурочку Лидуню. Всех, да? Может, мне сейчас пацанов поднять, отправить в лагерь, чтобы они там быстро всех московских оперов заткнули, вместе со следователем, с экспертами, с пожарниками, а? Давай уж я сам буду решать. И вообще, Шама, каждый должен заниматься своим делом. Твое дело — большая политика. Я же не учу тебя, как себя вести и что говорить на пресс-конференциях и на ток-шоу.

Призу пришлось это проглотить.

— Хорошо. Допустим, ты прав. Надо затихнуть и не высовываться. Но Поликарпыча и фельдшерицу уже сегодня допросят. Они скажут, что ты приезжал.

— Ну и что? У меня работа такая, — в голосе Лезвия прозвучало искреннее, веселое удивление. — Я дежурил, мне позвонили, я приехал, разобрался. Никакого криминала. Девушка не преступница, не жертва. Кругом пожары, вот она и обожглась. Там нужен был врач, а не милиционер.

— Ты ездил туда пьяный. Я же видел тебя потом и могу представить, как ты вел себя в доме у фельдшерицы. Юродивую с кочергой испугался, фотографий Васьки Кузина испугался. Его уже нет давно, а тебе все страшно! Думаешь, Поликарпыч этого не заметил? Я помню Поликарпыча. И он нас помнит, какие мы были хорошие мальчики. Ты, я, Серый с Михой. Ты не знаешь, о чем он там начнет петь московским операм. Он любит трепать языком. Сейчас все было бы в порядке, если бы тебе не стало страшно.

— Мне страшно? Мне? — Лезвие рассмеялся. — Шама, ты проверь, у тебя в штанах сухо?

Приз ничего не ответил и нажал отбой. Его словно током дернуло. Он только что сделал большую ошибку, показал Лезвию всю глубину своего страха, своей паники и беспомощности. И Лезвие с удовольствием его опустил мордой в его же дерьмо.

Призу давно не было так плохо. У него чесалось все тело, болел живот. Волосы стали приплюснутыми, тусклыми, обильно сыпались, на расческе оставались большие клочья. Во рту постоянно был какой-то мерзкий, кисло-соленый вкус, не помогали ни спрей, ни жвачка. Слоились ногти. Утром выпала пломба из зуба. Раздражение на верхней губе, вызванное просроченным косметическим клеем, когда он наклеивал усы, до сих пор не проходило. Недавно уколол палец зубочисткой, маленькая ранка не заживала, гноилась.

Я устал. Мне надо отдохнуть. Все не так. Мне слишком мало лет, чтобы терять волосы и зубы. Я очень внимательно слежу за своим здоровьем. Невозможно так плохо чувствовать себя без всякой причины. Нельзя, чтобы просто так гноились и не заживали пустячные царапины. Я устал. Море, вот что мне надо! Теплое соленое море. Песок. Следы на песке. Василиса Грачева. Мой перстень».

У него задрожали руки, и стало трудно вести машину. Мысли его крошились так же, как ногти и зубы, сыпались, как мертвые волосы. Он не мог сосредоточиться.

Спокойная рассудительность друга детства его доконала.

Никаких следов, никаких свидетелей. Только Василиса Грачева с его перстнем на пальце. Лезвие уверен: никто никогда не узнает, чей это перстень. Но Лезвие не возвращался в лагерь и не видел следов на песке. Да, конечно, она никого не могла разглядеть. Никого, кроме Приза. Он один отправился к реке купаться, пока шла погрузка оружия. А Василиса Грачева в это время пряталась где-то в кустах у реки. Было темно. Но она наблюдала за ним. У некоторых людей очень острое зрение в темноте. Тем более, он не какой-нибудь Пупкин. Он Владимир Приз. Его вся страна знает в лицо. И никто, кроме нее, не мог рассказать о трупах на территории заброшенного лагеря. Если бы она молчала, туда никто бы и не полез еще лет десять.

Он набрал номер Серого. Сейчас только его подруга Надя могла ответить на вопрос: заговорила Василиса Грачева или нет.

Ни о каком оружии на территории бывшего лагеря, ни о каких трупах, оставшихся на пожарище после перевозки этого оружия, Надя не знала. Для нее Приз сочинил совсем другую историю и заставил Серого выучить наизусть.

Серый рассказал Наде под большим секретом, что недавно Приз переспал со случайной девкой. Ее зовут Василиса Грачева. Она сама вешалась ему на шею, буквально силком затащила в койку. А потом захотела продолжения, и теперь Вова не может от нее отвязаться. Она его достала. Возникла куча проблем. Она оказалась малолеткой, ей нет восемнадцати. Ее дед — известный режиссер. Он знает Приза и ненавидит за то, что Приз однажды отказался у него сниматься. И главное, эта мерзавка сперла перстень, который Призу дорог как память, поскольку принадлежал его любимому дяде Жоре.