Большой террор. Книга II. - Роберт Конквест

4. Дальнейшие материалы можно почерпнуть из рассказов, которыми не следует, однако, пренебрегать по той простой причине, что они основаны на утечке засекреченных данных или, что хуже, на слухах из информированных кругов.[1077] Распространенная в самих лагерях оценка на период 1938-41 годы превышала 15 миллионов; она разделялась многими попавшими под репрессию чекистами. Таковы были слухи и в руководящих кругах. Арестованные в 1938 году работники ГУЛАГа оценивали число заключенных в 10 миллионов. Имеется несколько более низких оценок, так, например, оценка одного руководящего работника, назвавшего в начале 1941 года цифру в 6 миллионов, но с «сильной тенденцией к повышению». Командир полка, занимавшийся инспектированием ВОХРа между 1934-41 годами, считает, что накануне войны в лагерях было от 12 до 14 миллионов заключенных. Эти оценки оказываются на несколько миллионов выше, чем полученные другими методами; объяснение, вероятно, в том, что они включают осужденных не по статье 58 УК, т. е. иных преступников — бандитов, растратчиков, нарушителей трудовой дисциплины и т. д. Большинство их не проходило по описанным выше путям и содержалось в домах заключения при отделениях милиции. (В Москве было еще одиннадцать домзаков кроме упомянутых в литературе о большом терроре). Здесь дела, строящиеся из несложных и достоверных фактов, обрабатывались в течение двух или трех дней и осужденные направлялись прямо в суд и затем в лагерь. Репрессированные в 1948 году сотрудники органов госбезопасности называли цифру в 12 миллионов. Начальник одного из «репатриационных лагерей», из которых люди направлялись на принудительные работы, оценивал общее число заключенных в послевоенные годы в 15–17 миллионов. Солженицын отмечает, что зэки нередко преувеличивали число заключенных, называя огромные цифры в 20–30 миллионов, «когда на самом деле сидело всего лишь двенадцать-пятнадцать миллионов человек».[1078]

5. Таким образом, даже при невозможности точного подсчета, нетрудно усмотреть, что все эти оценки, если их сопоставить с оценками числа арестов и расстрелов, не противоречат в высшей степени осторожной оценке примерно следующего порядка (не считая обычных уголовников, которых ведь нельзя рассматривать как жертв сталинского террора):

В тюрьмах и лагерях на январь 1937 г. — около 5 миллионов.

Арестовано между январем 1937 г. и декабрем 1938 г. — около 7 миллионов.

Итого — около 12 миллионов.

Из них расстреляно, — около 1 миллиона.

Умерло в заключении в 1937-8 гг. — около 2 миллионов.

Итого погибших — около 3 миллионов.

В заключении на конец 1938 года — около 9 миллионов.

Из них в тюрьмах — около 1 миллиона.

В лагерях — около 8 миллионов

Считалось, что, как правило, третья часть заключенных погибала в течение первого года, главным образом вследствие истощения.[1079] Это значит, что люди, физически неприспособленные к суровой лагерной нагрузке, исчезали быстро. В пересчете на арестованных в 1937-38 годах это выражается в потере 1 миллиона человек в год в период «акклиматизации».

Эта тридцатипроцентная смертность новоприбывших не равна, разумеется, общей смертности населения лагерей. Внимательное изучение вопроса дает 10 процентов на 1933 год. В 1938 году смертность возрастает до 20 процентов.[1080] Это изменение связано с другой трудностью; дело в том, что имеющаяся информация охватывает различные зоны с сильно отличающимися друг от друга условиями. На Колыме, насколько нам известно, смертность была выше тридцати процентов, и если принять среднюю численность там (возможно, занижено) в 500 000 человек, то только в одной этой зоне до 1950 года погибло не менее 2 миллионов. Лесозаготовки и другие работы на Дальнем Севере, — в частности, на строительстве железной дороги на Воркуте — тоже стоили немалого числа жизней. Но в общем и целом, не считая отдельных особенно суровых и отдельных явно более легких лагерей, складывается вывод, что питание всегда и везде было недостаточным, что вплоть до 1950 года влекло за собой смертность не ниже 10 процентов в год.

Обобщенная, хотя, конечно, и здесь лишь приблизительная оценка может быть сделана для заключенных-поляков

1939-42 годов. Из 1 060 000 польских граждан, завезенных в исправительно-трудовые лагеря, лагеря для военнопленных или направленных в ссылки, умерло около 270 000. Подавляющее большинство погибло в ИТЛ, куда попало 440 000. Даже отбросив расстрелы в Катыни, а возможно и в других местах, и гибель от голода и болезней в ряде спецпоселений, находим, что не меньше 40–50 процентов заключенных поляков умерло в течение двух — двух с половиной лет лагерной жизни.[1081]

На свободу люди выходили редко. Кроме того, и тех, кого выпустили в начале сороковых годов, как это теперь признается, забрали снова. На долю среднего зэка, таким образом, приходились как «хорошие» годы, так и «плохие», и (кроме обитателей немногих привилегированных лагерей) он имел очень мало шансов выжить. Из трех тысяч человек, «сотрудничавших с оккупантами» и отправленных в лагеря после очистки Курска в 1943 году, к 1951 году осталось в живых только шестьдесят.[1082]

После 1950 года смертность в лагерях, по меньшей мере в основных зонах Севера (если исключить гибель в результате дисциплинарных взысканий), была не на много выше, чем в соответствующих зонах на воле. Физически пережить заключение стало возможно, хотя вероятность этого оставалась столь малой, что даже и хорошо приспособившийся Иван Денисович говорит: «Эта полоса была раньше такая счастливая: всем под гребенку десять давали. А в сорок девятом такая полоса пошла — всем по двадцать пять, невзирая. Десять-то еще можно прожить, не околев, — а ну, двадцать пять проживи?!».[1083]

К счастью, не всем этим последним жертвам пришлось ждать так долго. Но средний зэк, взятый до 1950 года, должен был пройти убийственные годы, подобные тем, что унесли курских «сотрудников с немцами». Жертвы 1937-38 годов, не погибшие в первой волне смертей, дожили до войны. Но начавшееся с войной лихолетье унесло большинство из них. В послевоенных свидетельствах они встречаются только как исключение.

Со всей осторожностью принимая за среднюю на период 1936-50 годов цифру в 8 миллионов заключенных и цифру в 10 процентов годовой смертности, мы получаем в итоге 12 миллионов погибших. К ним следует прибавить еще миллион расстрелянных; цифра отнюдь не преувеличена. Были потери и до начала ежовщины, в период 1930-36 гг., охватывающие три с половиной миллиона жертв коллективизации плюс еще столько же заключенных и спецпереселенцев, практически вымерших в последующие годы; это опять же по минимальной оценке. В итоге все это составляет 20 миллионов, причем цифра эта, вероятно, занижена, и к ней следовало бы прибавить еще процентов пятьдесят, чтобы охватить весь урон в народонаселении за двадцать три года сталинщины.

Численность всего населения СССР в 208 827 000 оказалась примерно на 20 миллионов ниже того, что ожидалось на Западе с учетом военных потерь и даже сталинского террора в той мере, в какой он отразился в переписи 1939 года. С другой стороны, потери военного времени, по-видимому, преуменьшены, и это несколько меняет картину. Главное, однако, выясняется из анализа соотношения полов в различных возрастных группах.

Возраст ― Численность ― Соотношение в %

(на 15.1.1959) (в тыс, чел.)

――――― Муж. ― Жен. ― Муж. ― Жен.

00-09 ―― 23608 ― 22755 ― 50,9 ― 49,1

10-19 ―― 16066 ― 15472 ― 50,5 ― 49,5

20-24 ―― 10056 ― 10287 ― 49,4 ― 50,6

25-29 ―― 8917 ― 9273 ― 49,0 ― 51,0

30-34 ―― 8611 ― 10388 ― 45,3 ― 54,7

35-39 ―― 4528 ― 7062 ― 39,1 ― 60,9

40-44 ―― 3998 ― 6410 ― 38,4 ― 61,6

45-49 ―― 4706 ― 7558 ― 38,4 ― 61,6

50-54 ―― 4010 ― 6437 ― 38,4 ― 61,6

55-59 ―― 2906 ― 5793 ― 33,4 ― 66,6

60-69 ―― 4099 ― 7637 ― 34,9 ― 65,1

70 и старше 2451 ― 5431 ― 31,9 ― 68,1

Не указан 4 ― 4 —

Итого: ― 94050 ― 114777 ― 45,0 ― 55,0

В результате войны и террора погибло немало женщин. Но и тут и там основную массу жертв, без сомнения, составляли мужчины. Ни война, ни террор не могли существенно повлиять на соотношение полов в населении, не достигшем 30 лет в 1959 году (т. е. родившихся после 1929 года). Для массы 30-34-летних соотношение 453 мужчин на 547 женщин — сравнительно небольшая разница, предположительно отражающая гибель молодых солдат, не достигших во время войны двадцатилетнего возраста. В группе 35-39-летних, на которую должна была бы лечь главная тяжесть военных потерь, на 391 мужчину приходится 609 женщин. Казалось бы, это максимум,[1084] но разрыв еще увеличивается, и для возрастов 40–44, 45–49 и 50–54 — на 384 мужчин приходится 616 женщин. Больше того, для старших возрастов 55–59 лет соотношение оказывается 334 к 666; мужчин почти точно вдвое меньше, чем женщин. Цифры для возраста 60–69 лет (349 к 651) и возраста старше 70 лет (319 к 681) были еще хуже, чем для призывных возрастов. Верно, конечно, что в них отразились еще и потери в первой и гражданской войнах, но надо учесть при этом, что в переписи населения 1926 года число женщин ни в одном возрасте не превышает числа мужчин больше, чем на 10 %.