Львиное Сердце - Бен Кейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Де Барр разгадал план Ричарда. Его рыцари проворно изменили направление и загрохотали вслед нам. Я крикнул, предупреждая об этом. Ричард обернулся и пришпорил коня.
Мы находились уже недалеко от жандармов, когда я вынужден был признать очевидное: Лиат-Маха устал. Отважный и выносливый, он все-таки не был создан для того, чтобы долгое время нести на себе рыцаря в полном облачении. Вопреки всем его стараниям, мы отставали от своих. Смог бы он благополучно выйти из боя или нет, мне никогда не узнать, потому что правая нога жеребца угодила в кроличью нору, и он споткнулся. Я перелетел через его голову и со всей силы шмякнулся оземь.
Мир вокруг меня потемнел.
Я пришел в себя, лежа на спине, не зная, где оказался. Шум был нестерпимым. Грохотали копыта, очень близко. Кричали люди. Звенело оружие. Через меня перепрыгнула лошадь, и я зажмурился. Сознание возвращалось постепенно, трудно было понять, долго ли я пролежал без чувств. В приступе ужаса я вспомнил о Лиат-Маха и с трудом поднял голову. Конь стоял шагах в десяти от меня, уткнувшись носом в грязь. Неестественный угол, под которым искривлялась его нога, говорил о переломе. У меня сжалось сердце. Нет во всем Божьем мире лекаря или кузнеца, способного залечить такое страшное повреждение.
Земля дрожала. Я вжался в землю, и удар меча, который должен был снести мне голову, только рассек воздух. Противник пронесся дальше, не сделав попытки добить меня, и я вспомнил о своих товарищах и герцоге. Когда Лиат-Маха упал, я остался в тылу. Похолодев от страха, я осторожно сел.
К моему облегчению, Ричард и прочие добрались до жандармов. Но рыцари де Барра настигли их, и в двух сотнях шагов от меня шла жестокая конная сшибка. Кое-как поднявшись, я доковылял до Лиат-Маха. Тот радостно заржал, узнав меня. Печаль овладела мной, пока я гладил его по гриве. Оставался только один выход, но я не мог заставить себя воспользоваться им.
Послышались гортанные крики, и я обратил взгляд на замок. Приближались сотни вражеских воинов – остатки атакованной нами колонны и пополнения из крепости. Промедлив, я рисковал попасть в плен, а еще вероятнее – погибнуть. Бедный Лиат-Маха остался бы страдать, и не было уверенности в том, что какой-нибудь француз прекратит его муки после боя. Осознание этого горького обстоятельства укрепило мою решимость.
– Прости, – прошептал я, обнажая клинок.
Лиат-Маха заржал тихонько, и я полоснул ему по горлу. Я старался погрузить клинок как можно глубже, чтобы наверняка рассечь крупные жилы в шее. Кровь хлынула мне на руки, и я побежал – как последний трус, кричала моя совесть, – еще до того, как конь повалился. Задержавшись только для того, чтобы подобрать щит и меч, я направился к герцогу, очень приметному на своем скакуне.
Никогда прежде я не убегал от верхового противника. Я совершил ошибку, бросив взгляд через плечо, и затем, перепуганный, не мог остановиться, чтобы не делать этого через каждые несколько шагов. Плохо соображая после падения, сгибаясь под тяжестью доспеха, весившего как половина моего тела, с сердцем, разрывавшимся от боли за Лиат-Маха, я ковылял к бурлящему котлу из всадников.
Мне никогда не удалось бы добраться до него, если бы бой сам не приблизился ко мне. В тот миг, избавившись от страха быть втоптанным в грязь, я благодарил Бога за спасение. Но в следующий, оказавшись среди мечущихся и лягающихся коней и рубящих друг друга всадников, я понял, что угодил из огня да в полымя. Мне грозила смертельная опасность как от животных, так и от людей. Ныряя и уклоняясь, я пытался добраться до герцога. Все еще горюя по Лиат-Маха, я не мог заставить себя рубануть вражеского коня по сухожилиям или воткнуть клинок ему в брюхо.
Какой-то француз попытался зарубить меня. Я принял удар на щит и пригнул колени, чтобы не упасть. С силой, порожденной отчаянием, я пырнул врага в ногу, и острие меча пронзило кольчугу. Заорав, противник попытался отвести коня в сторону, подальше от меня. Бросив щит, я схватился рукой за поводья и рубанул его с такой яростью, что поломал, наверное, ему все кости в голени. После этого стащить француза с седла не составило труда. Вот так вдруг я обзавелся лошадью. Отлично вышколенный скакун позволил мне взобраться в седло, пока его хозяин лежал рядом на земле, истошно голося.
Не обращая внимания на француза, я стал оглядываться по сторонам и выискивать глазами герцога. Теперь он находился дальше, чем прежде, и прокладывал себе путь к лесу, в котором мы прятались, как казалось, вечность назад. Забыв про бой, я погнал коня вслед за Ричардом.
Могучий удар обрушился на мой щит. Обернувшись в испуге, я увидел приближавшегося Фиц-Алдельма. Его серый налетел на моего коня, и тот принял в сторону.
– Я не француз! – заорал я. – Это Руфус, оруженосец герцога.
Рыцарь не ответил, но сквозь прорезь шлема сверкнули его глаза. Серый прыгнул вперед, правая рука Фиц-Алдельма поднялась в замахе.
«Сукин сын узнал меня, – мелькнула мысль, – и хочет убить». Я снова отразил атаку, но в этот раз нанес рубящий удар, от которого он благоразумно уклонился.
– Перестань! – взревел я. – Я тоже человек герцога!
С таким же успехом я мог умолять о пощаде Люцифера. Я отбивался, но, ослабев, мог лишь с трудом сдерживать его. От меня не ускользнула насмешка судьбы: мне предстояло умереть под стенами Шатору, будучи сраженным не французом, а одним из своих.
– К герцогу! – послышался голос. – Его выбили из седла.
Фиц-Алдельм прекратил атаку, и я увидел, что мимо скачет де Шовиньи. Это он поднял тревогу.
– Я помогу, сэр! – закричал я и споро добавил из-за Фиц-Алдельма рядом со мной: – Это я, Руфус, оруженосец герцога.
Де Шовиньи кивнул, но ничем не показал, видел он, как враг нападал на меня, или нет. С кличем «К герцогу!» он поскакал дальше.
Лишенному добычи Фиц-Алдельму оставалось только последовать за нами, галопом скакавшими к Ричарду.
Тот сражался один против пары верховых рыцарей. Убив одного и обратив в бегство второго, мы отдали коня первого противника герцогу – его вороной исчез без следа. Ричард покрылся кровью от неглубокой раны на лице, но в остальном был невредим.
– Жуть как рад вас видеть, – бросил он нам. – Вы, однако, не торопились.
Тут рассмеялся даже Фиц-Алдельм.
Герцог разъезжал туда-сюда, своим присутствием ободряя людей. Вскоре он отдал приказ отступать. По двое и
