Участники Январского восстания, сосланные в Западную Сибирь, в восприятии российской администрации и жителей Сибири - Коллектив авторов -- История

Zielonka К. Wspomnienia z powstania 1863 roku i z życia na wygnaniu w Syberyi. Spisał Kornel Zielonka

Lwów, 1913. S. 87–90.

№ 3. Владислав Запаловский — Мемуары 1863–1870 годов. Т. 2

Владислав Запаловский — помещик, во время Январского восстания входил в состав гражданской администрации Сандомирского воеводства. Сотрудничал сначала с Марьяном Аангевичем, а потом с генералом Юзефом Гауке-Босаком. Арестован в марте 1864 года и заключен в Варшавскую цитадель. Сослан на поселение в город Усть-Сысольск (ныне Сыктывкар — столица Республики Коми). Через Москву и Владимир прибыл на место ссылки в конце марта 1865 г. и прожил там до декабря 1869 г. Имел широкие интересы, был активным деятелем Общества ветеранов 1863 г. Мемуары начал писать уже в ссылке, но они были опубликованы только в 1913 г. (Pamiętniki Władysława Zapałowskiego (Płomienia) z roku 1863–1870, z przedmową K. Bartoszewicza. T. 1–2. Wilno, 1913).

Запаловский — один из немногих мемуаристов, кто много места посвятил описанию отношений российской администрации и жителей Российской империи к ссыльным участникам Январского восстания. Ниже приводятся выдержки из дневников, связанных с этим вопросом.

1

[…] В первую неделю моего пребывания в [Титовских] казармах[393] утром к нам зашел дежурный офицер и объявил, чтобы никто не выходил, потому что генерал-губернатор будет осматривать тюрьму, и вскоре в 11 часов утра в окружении свиты вошел московский губернатор князь Оболенский[394], а за ним граф Татищев, чиновник по всяким поручениям[395] — прежде всего, он имел надзор над всеми политзаключенными. Князь беседовал почти с каждым, расспрашивал, довольны ли мы, и нет ли у нас какой жалобы или просьбы.

Справедливости ради надо сказать, что губернатор, а тем более гр[аф] Татищев, все, что было в их власти, сделали для облегчения нашей доли — но и они против строгого тюремного устава мало что могли сделать — но и то хорошо, что не притесняли […].

[…] Описывая в общих чертах облик Титовских казарм, я говорил, что в одном конце площадь была отделена высоким забором от Екатерининского сада, где находился Екатерининский дворец. Сад красивый и большой, похожий на наши Лазенки[396], и который иногда посещала московская публика. У самого сада и забора стоял большой дом с огромным балконом, и, размещенные на первом этаже, этот дом занимали изгнанники. Под балконом и прямо в саду была большая площадка, причем такая возвышенная, что почти равнялась высоте забора. На этой площадке могли свободно разместиться более двухсот человек.

Так вот, каждый день, около шести часов вечера, команда наших музыкантов и певцов собиралась на упомянутом балконе и попеременно играла и пела национальные песни, и должен добавить, что команда блестяще была укомплектована. Перед балконом на площади стояли также десятки, а часто и пара сотен заключенных, и в хоровых песнях они сливались с голосами тех, кто пел на балконе.

Поначалу слушателей в саду было мало, но когда по городу разнеслась весть, что поляки так хорошо играют и поют в Казармах, — число гуляющих с каждым днем увеличивалось, и в конце концов, такая была толпа, что они не могли разместиться в саду. Уже с самого полудня сад начал наполняться публикой […] состояла [она] из прекрасного пола, академической молодежи и некоторых пожилых господ […].

[…] Уже несколько месяцев я был жильцом Титовских казарм, пение не прекращалось, и публика все больше и больше вливалась в сад. Завязались более тесные знакомства, отношения и связи… но все на расстоянии, через забор… как до сих пор на платонической основе […].

Энтузиазм рос с каждым днем и в конце концов пришел к тому, что кроме брава и аплодисментов дамы развевали платками, а господа бросали шапки и шляпы вверх, громко кричали «ура»… а дальше — «да здравствуют братья поляки». Мы не остались без ответа. Собравшиеся перед балконом изгнанники тоже бросали: шапки, шляпы и конфедератки и восклицали: «Да здравствует московский народ! Да здравствует русский народ! Да здравствуют славяне!» […]

Каждую партию посылали сначала в этапный дом, то есть в сборное место, отсюда через несколько часов отправляли в разные стороны, разделяя партии на части. Партия на сборном пункте находила заставленными — разными яствами — столы, а обслуживанием и «угощением» занимались московские дамы. Кроме того, они приезжали на каретах, из которых выносили корзинами одежду, раздавали деньги беднякам, и можно понять меру жертвенности, если я добавлю, что каждый из повстанцев собирал по дюжине рублей, а в партии бывало по несколько сотен человек. Очень часто случалось, что экипажи останавливались на улице, встречая ведомых изгнанников, из кареты выскакивали дамы, снимали цепочки, часы, кольца — дарили мало-мальски интеллигентным заключенным […].

Однажды мы удивились, что сильный патруль, состоящий из нескольких сотен солдат и жандармов, приблизился ко дворцу, в котором обычно в течение нескольких месяцев мы стояли, и офицер, ведущий отряд, крикнул, чтобы мы разошлись, а тем, что были на балконе, чтобы перестали петь. Но когда никто не захотел слушать, офицер сомкнул пехотную колонну и вытеснил силой. Общество в саду, видя это, принялось бить офицера и военных и угрожать кулаками и палками. Но ничего не помогло, и всех нас оттеснили с площади и приказали разойтись «по камерам» […]. Только через несколько дней мы узнали причину. Московские купцы пришли к губернатору с просьбой запретить заключенным петь, так как они не могут удержать в доме жен и дочерей. Впрочем, видимо, и жандармерия заметила плохое влияние на московское население […].

В конце августа, во второй половине дня, явился дежурный жандармский офицер со списком в руках и начал читать, подзывая только тех, кто был назначен во Владимир, велел быть готовым через час к дороге. Только на площади мы узнали, что нас препровождают в специально для нас обустроенные казармы.

Попрощавшись с остающимися товарищами и даже жандармами и кацапами, державшими лавки, мы вышли из казарм и шли по всей длине Москвы — так как казармы, в которые нас препровождали, располагались на другом конце города, отдаленные от Титовских двумя милями дороги.

Характер города производил впечатление то же, как и при первом знакомстве, те же дома, тот же цвет крыш и так же полно церквей. Мы встречали по пути разнообразный народ и публику, но никогда не встретилась нам ни малейшая неприятность, да, они останавливались, смотрели, многие снимали шапки, приветствуя, многие подавали хлеб, булочки, колбасы, сигареты, а многие также давали деньги […].

2

[…] Встречать нас