Биг-Сур и Апельсины Иеронима Босха - Генри Миллер

Вскоре я узнал, что он устроился в подходящем отеле, но куда более дорогом, чем тот, что я ему назвал; он также отыскал маленький бар, где мог столоваться и где бывали несколько очень приятных французов. Деньги быстро таяли, поскольку, объяснил он, каждый раз, как ему хотелось куда-то пойти, приходилось брать такси; трамваем или автобусом он боялся пользоваться из-за слишком плохого знания английского.

Я терпеливо относился ко всему этому, думая, что он скоро приспособится и научится жить экономней. Но такси — это было чересчур. Париж был несравнимо больше Сан-Франциско, но я умел добираться куда нужно, не имея столько денег в кармане джинсов и куда хуже зная французский, чем он английский. Просто мне в те времена не на кого было опереться. Ca fait une difference![393]

Он, конечно, обратился к швейцарскому консулу и быстро выяснил, что, имея гостевую визу, нечего и думать об устройстве на работу. Он, безусловно, мог бы оформить американское гражданство, но перспектива стать американским гражданином его не привлекала.

Я поинтересовался, что он собирается делать? Может, обратится к швейцарскому консулу с просьбой отправить его обратно в Париж?

Возможно, он и попросил консула отправить его домой, и, возможно, ему ответили, что это не их, а моя обязанность. Так или иначе, но у меня сложилось впечатление, что он просто плывет по течению. Пока благодаря мне ему обеспечены еда, сигареты, деньги на такси, уютный номер с ванной, он не думал паниковать. Сан-Франциско устраивал его гораздо больше, чем Биг-Сур, хотя он и находил его несколько «провинциальным». Во всяком случае, здесь у него был хотя бы твердый асфальт под ногами.

Он пробыл в Сан-Франциско уже больше месяца, и мне стало не под силу обеспечивать ему его комфортную жизнь. По его поведению я чувствовал, что он до бесконечности может устраиваться и искать себе занятие. В конце концов я предложил, если он серьезно намерен вернуться в Европу, попытаться помочь ему в этом. Вместо того чтобы возликовать, он мрачно ответил, что, конечно, если дела обстоят так плохо, то, деваться некуда, он отправится обратно. Словно делал мне великое одолжение одним тем, что согласился подумать над моим предложением!

Случилось так, что вскоре после этого к нам приехал мой хороший друг, Рауль Бертран. Он несколько раз встречал Морикана у нас в доме и знал, как я влип. Когда я объяснил ситуацию, он предложил попробовать отправить Морикана с французским грузовым пароходом, идущим в Европу из Сан-Франциско. Больше того, отправить бесплатно.

Я немедленно сообщил Морикану хорошую новость и нарисовал заманчивую картину длительного морского путешествия — через Панамский канал, с заходами в порты Мексики и Центральной Америки. Я так расписал плаванье, что самому захотелось отправиться с ним посмотреть новые места.

Уж не помню точно, что он написал в ответ, кроме того, что хоть и со скрытым недовольством, но согласился. Меж тем Бертран развил бурную деятельность. Меньше чем за неделю он нашел пароход, где согласились взять Морикана. Пароход отплывал через тридцать шесть часов — время, достаточное, чтобы послать Морикану телеграмму. Чтобы избежать возможных ошибок телеграфиста, я написал послание по-английски: телеграмму в пятьдесят слов, где подробнейше проинструктировал Морикана.

Каково же было мое изумление, когда, уже после отплытия парохода, я получил письмо, в котором его высочество сообщало, что нельзя заставлять его куда-то мчаться сломя голову, что следовало его предупредить по меньшей мере за несколько дней, что с моей стороны было неуважительно посылать столь важное сообщение на языке, которого он не понимает, и так далее и тому подобное. Мягко выражаясь, жутко спесивое послание. К тому же, продолжал он в постскриптуме, он вовсе не уверен, что получит удовольствие от длительного морского путешествия; моряк он неважный, он боится, что ему будет до смерти скучно, и проч., и проч. И в самом конце — не буду ли я так любезен послать ему еще денег!

Я был в ярости. И дал ему это понять самым недвусмысленным образом. Затем написал Раулю Бертрану, всячески извиняясь. Французский консул, не какой-то швейцарский, старается, хлопочет, а эта вошь, Морикан, даже не удосужился поблагодарить его за все усилия.

Бертран, однако, лучше меня понимал человека, с которым мы имели дело. Его это ничуть не смутило и не удивило. «Попробуем снова, — сказал он. — Вам необходимо избавиться от него! — и добавил: — В следующий раз, может, посадим его на самолет. Вряд ли он сможет отказаться».

И, ей-богу! дней через десять он принес разрешение лететь самолетом. Теперь-то уж мы поставили Морикана в известность задолго до отбытия.

Он снова согласился, скрепя сердце разумеется. Как крыса, загнанная в угол. Но когда пришла пора отправляться, не появился. Опять передумал. Какую там отговорку он привел, сейчас не помню.

К этому времени уже многие мои близкие друзья прослышали о «деле Морикана», как они это называли. Куда б я ни пошел, всюду меня спрашивали: «Что случилось с твоим приятелем? Ты еще не избавился от него? Он что, покончил с собой?» Кое у кого хватило мужества сказать мне прямо, что я просто идиот. «Пошли его, Генри, куда подальше или он никогда не слезет с твоей шеи! Все соки из тебя выпьет». Таков был общий смысл всех советов.

Как-то повидать меня приехал Варда. Он теперь жил в Сосалито на старом пароме, который переоборудовал в плавучий дом, танцзал и студию. Слыша от разных людей пикантные подробности моего приключения с Мориканом, он сгорал от нетерпения узнать, как обстоят дела. Всю эту историю он находил крайне забавной и искренне сочувствовал мне. Как бы ему встретиться с Мориканом? Он считал его своего рода чудовищным паразитом, для которого святые и простаки представляют легкую добычу.

Видя во мне совершенно беспомощную жертву, Варда предложил решение в его духе. Сказал, что знает в Сан-Франциско богатую женщину, не то венгерскую, не то австрийскую графиню, немолодую, но еще привлекательную, которая обожает «коллекционировать» эксцентричных типов вроде Морикана. Страстную любительницу астрологии, оккультизма. У нее огромный особняк, денег — завались, и она не прочь, чтобы кто погостил у нее годик-другой. Если Морикан так речист, как я говорил, он будет находкой для ее салона. У нее, добавил он, собираются знаменитости со всего света. Сущий рай для человека вроде Морикана.

— Я скажу тебе, что я сделаю, — продолжал он. — Как только вернусь в Сосалито, попрошу ее устроить званый вечер. И позабочусь, чтобы пригласили Морикана. Ему нужно только рот раскрыть, и она уже никуда не денется.

— Ты уверен, что она не захочет получить от него кое-что еще? — спросил я. — Перезрелая графиня, к тому же еще привлекательная, как ты говоришь, может потребовать от Морикана того, что он уже не способен дать.

— Насчет этого не беспокойся! — воскликнул он, понимающе взглянув на меня. — Ей стоит только пальцем поманить, и у ее ног будут все юные хлыщи Сан-Франциско, выбирай любого. К тому же у нее есть пара собачонок жутко развратной наружности, ты вряд ли видывал таких. Нет, если она его возьмет, то только для своего салона.

Я воспринял предложение Варда как отличную шутку. И благополучно забыл о нем. Тем временем от Морикана пришло очередное письмо — полное упреков. Почему мне так не терпится отправить его обратно? Что он такого сделал, чтобы заслужить такое с ним обращение? Разве это его вина, что он заболел, живя chez moi[394]? Он язвительно напомнил, что на мне все еще лежит ответственность за его благополучие, что я подписал соответствующие бумаги и что эти бумаги хранятся у него. Он даже посмел намекнуть, что если я нарушу свои обязательства, он сообщит в надлежащие инстанции о скандале, который мои книги произвели во Франции. (Словно они об этом не знали!) Он, кроме того, может рассказать обо мне кое-что похуже... что я анархист, предатель, ренегат и тому подобное.

Я не на шутку рассвирепел. «Ублюдок! Он уже начинает мне угрожать!»

Тем временем Бертран старался вторично устроить его на самолет. Лилик готовился ехать по делам в Беркли. Он тоже хотел как-то помочь мне с этим чертовым Мориканом. Хотя бы встретиться с ним и постараться образумить.

Потом пришло письмо от Варда. Он договорился насчет званого вечера chez[395] графини, распалил ее любопытство словами о бриллианте, каковой она может заполучить в лице Морикана, получил одобрение своей идеи и... Короче говоря, Морикан явился, едва взглянул на нее и потом весь вечер избегал ее, как чумы. Бычился и молчал все время, только иногда разражался тирадой о тщеславии и глупости богатых emigres[396], которые используют свои салоны, чтобы заманить новую жертву, способную возбудить их пресыщенный аппетит.

«Вот ведь подлец! — сказал я себе. — Не мог хотя бы охмурить миллионершу, чтобы выручить ближнего».