Суворов - Олег Николаевич Михайлов

Если он, ехавши, поворачивал свою лошадь и словно невзначай хотел проскочить через ряды солдат, те, смыкаясь, должны были не пропускать его. Полководец радовался и говаривал: «Умники, разумники, молодцы!» Если же ему удавалось проехать через фронт, полк этот и его начальник получали название — «немогузнайки, рохли». Учил Суворов не более полутора часа и всякий раз заключал экзерциции наставительной речью из своей памятки — солдатского катехизиса.

Сидя в Бресте, он с неодобрением следил за медленностью действий союзных войск, торопил Дерфельдена занять Гродно и просил Репнина отделить часть отряда к Бресту, чтобы отсюда начать новое наступление. Другой русский корпус — генерал-поручика Ивана Евстафьевича Ферзена — тем временем перешел через Вислу. 28 сентября двенадцатитысячный корпус Ферзена при Мацейовице атаковал поляков. Польский отряд был разбит, а сам Костюшко очнулся в русском плену.

Прослышав о сражении, Суворов сейчас же переменил план действий. После его настойчивых требований Репнин подчинил генерал-аншефу Ферзена и — с оговорками — Дерфельдена. Теперь из Бреста полетели курьеры с приказом обоим генералам следовать по направлению к Варшаве. Оставив двухтысячный отряд в Бресте, Суворов 7 октября двинулся в глубь Польши.

Суворов слышал, что после поражения Костюшко польские отряды стали спешно стягиваться к Варшаве. Дерфельден шел по пятам за Макрановским, имел с ним несколько стычек. Польский корпус весьма успешно отходил форсированным маршем. Суворов послал приказание Ферзену отсечь путь одной из колонн Макрановского, но Ферзен запаздывал и в итоге соединился с генерал-аншефом только 14 октября утром в Станиславе, приведя с собою одиннадцать тысяч солдат. У самого Суворова было под ружьем до восьми тысяч.

Прежде чем наступать на Варшаву, русский полководец решил совершить два поиска — силами Ферзена к местечку Окуневу и по другой дороге к Кобылке, где, по слухам, находились польские войска. Исаев с несколькими сотнями казаков и десятью эскадронами переяславских конных егерей узнал от крестьян, что в Кобылке действительно находятся повстанцы, получившие в эту ночь подмогу. Он послал Суворову донесение, прося подкреплений; генерал-аншеф приказал продолжать путь. Казаки и конные егеря шли густой чащей, затем с большими усилиями преодолели болото и в шестом часу утра 15 октября появились перед неприятелем.

Поляки численностью от трех до четырех тысяч расположились на равнине, окруженной лесом. В центре стояла пехота, по бокам — кавалерия, на опушке — пешие егеря и несколько орудий. Исаев имел полторы тысячи всадников, но все-таки произвел атаку на фланги. Опередивший корпус и появившийся на поле боя Суворов заметил большое неравенство сил. Он послал приказание следовавшей за ним кавалерии спешить что есть мочи.

Подоспел Исленьев и атаковал неприятельскую конницу левого крыла, а Шевич опрокинул и вогнал в лес кавалеристов правого фланга. Поляки стали отступать двумя колоннами в полном порядке, под прикрытием артиллерийского огня. Как и в других сражениях этой кампании, помимо свойственной им храбрости, они выказали хорошую боевую подготовку и не походили ни на турок, ни на прежние войска Барской конфедерации.

Исленьев преследовал одну из колонн численностью до тысячи человек и заставил ее положить оружие после атаки спешенными драгунами: русская пехота не поспевала к месту сражения. Вторая, более многочисленная колонна уходила по Большой Варшавской дороге и была охвачена кавалерией и двумя подошедшими егерскими батальонами, загородившими ей отступление. Лесистое место мешало действиям в конном строю. Тогда по приказу Суворова четыре легкоконных эскадрона мариупольцев и два эскадрона глуховских карабинеров, спешившись, атаковали неприятельскую пехоту. Ферзей, не нашедший в Окуневе повстанцев, подоспел тогда, когда уже помощь не требовалась. Из тысячи пленных пятьсот, как добровольно сдавшиеся, были распущены по домам.

После Кобылки на пути к Варшаве осталось одно, правда, грозное препятствие — превращенное в крепость предместье столицы Прага. Гарнизон его превышал тридцать тысяч, не считая вооруженных варшавян, а укрепления были обширны и снабжены крупнокалиберной артиллерией. Суворов ожидал соединения с Дерфельденом, которое состоялось 19 октября. Теперь силы его возросли до двадцати пяти тысяч человек при восьмидесяти шести орудиях. Он не колебался в решении: штурм Праги должен был решить исход всей кампании.

Присоединив корпус Дерфельдена, Суворов пожелал познакомиться с его офицерами. В комнатах, где был назначен прием, невзирая на холодное время года, были заблаговременно отворены все окна и двери для выкуривания «немогузнаек». Так как полководец не любил черного цвета, строго запрещалось представляться в черном платье.

Вилим Христофорович Дерфельден, генерал, высокочтимый Суворовым, еще раз оглядел своих офицеров. В числе собравшихся были полковник апшеронцев и племянник Репнина князь Лобанов-Ростовский, украшенный Георгием 3-го класса за Мачинское сражение; полковник Тульского пехотного полка великан Карл Ливен; капитан бомбардирского батальона и будущий покоритель Кавказа А. П. Ермолов; иностранные волонтеры — подполковник граф Кенсонса и племянник французского королевского министра граф Сен-При.

Шестидесятилетний Дерфельден находился в некоторой растерянности, так как незадолго перед тем выслушал строгий разнос Суворова. Выехав поутру навстречу его корпусу, генерал-аншеф приметил нескольких солдат, которые забрались в польскую деревню и своим бесчинством наделали там много шуму. Как обычно, ничего не сказав солдатам, Суворов встретил Дерфельдена словами:

—      Разбой! Помилуй Бог, Вилим Христофорович, караул! Солдат не разбойник! Жителей не обижать! Субординация! Дисциплина!

Старый генерал-поручик в ответ только говорил:

—      Виноват! Недоглядел!

Сразу по отбытии Суворова Дерфельден велел пехоте выстроиться в две шеренги, снять с ружей погонные ремни и прогнать виновных сквозь строй. Солдатам был роздан суворовский катехизис. Теперь, вспоминая утреннее происшествие, Дерфельден с тревогой поглядывал на дверь, ожидая выхода генерал-аншефа. Тот появился стремительно, приятельски обнял Дерфельдена.

—      Батюшка Вилим Христофорович! Вот и твой ученик пожаловал! — Заметив недоумение на лицах офицеров, добавил: — Своими победами над турками при Максимене и Галаце он показал мне, как предупреждать неприятеля!

Суворов был настроен весело и чуть насмешливо. Считая успех Репнина под Мачином сильно преувеличенным, он сказал с тонкой улыбкой Лобанову:

—      Помилуй Бог! Ведь Мачинское сражение было кровопролитно!

Смотря на Ливена, он громко заметил:

—      Какой высокий, должно быть, весьма храбрый офицер. Отчего это я на вас не вижу ни одного ордена?

Затем обратился к Сен-При:

—      Вы счастливо служите. В ваши лета я был только поручиком! — И вдруг бросился его целовать: — Ваш дядя был моим благодетелем! Я ему многим обязан!

Пожалуй, только сам Сен-При понял значение сказанного: его дядя, будучи французским министром, возбудил турок на войну с Россией, где Суворов отличился при Туртукае и Козлуджи.

Генерал-аншеф быстро спросил у графа Кейсона:

—      За какое сражение получили вы этот орден? Как зовут орден?

—      Этот орден называется