Волшебство и трудолюбие - Наталья Кончаловская

Над нами ветви плакучих ив, смоковницы, платана. Высоко над ущельем, на отроге, — руины замка епископа Филиппа Кабассоля — друга поэта Петрарки. Ниже, на склоне, стоит домик Петрарки, теперь — музей.

Мы только что оттуда. Еще перед глазами небольшие комнаты с белыми стенами, темными потолочными балками, темной старинной мебелью скупых форм. Все мрачновато и строго.

Вот сюда, в ущелье Фонтен де Воклюз, приходил Петрарка. Видимо, об этих пенистых водах и писал он в одном из своих сонетов:

То нимфа ли, богиня ли иная,Из ясной Сорги выходя, белеетИ у воды садится, отдыхая.

(Перевод А. Эфроса)

А сейчас мы сидим у берега Сорги и наслаждаемся красотой этих гор, сочностью зелени, воздухом прозрачным и легким.

— Хочешь, я прочту тебе свой перевод одного из моих любимых сонетов?

И он начинает:

Благословляю месяц, день и час,Год, время года, место и мгновенье,Когда поклялся я в повиновеньеИ стал рабом ее прекрасных глаз.

Благословляю первый их отказИ первое любви прикосновенье;Того стрелка благословляю рвенье,Чей лук и стрелы в сердце ранят нас.

Благословляю все, что мне священно,Что я пою и славлю столько лет,И боль и слезы — все благословенно —

И каждый посвященный ей сонет,И мысли, где царит она бессменно,Где для другой вовеки места нет.

Виля читает с вдохновеньем, он даже встал со скамьи, голос его прекрасно звучит под вечное журчание Сорги, к которой, несомненно, когда-то приходил Петрарка и, может быть, здесь творил.

Мы говорим с Вилей о той, кому были посвящены все сонеты Петрарки — о Лауре, супруге авиньонского маркиза де Сад, которому она родила одиннадцать детей.

— Значит, он, видимо, всегда видел ее беременной, если она уже в сорок лет умерла от чумы.

— Мне кажется, — говорит Виля, — что писал он эти сонеты не так из преклонения и любви к Лауре, как из любви к поэзии, к образу, созданному им самим. Прекрасному образу молодой женщины, которую он встретил в Авиньоне в церкви Святой Клары на утренней мессе в 1327 году. И, как трубадуры четырнадцатого века, которые воспевали гордых красавиц, недоступных, светских чужих жен, Франческо Петрарка вдохновился этой восемнадцатилетней красавицей, писал ей сонеты при жизни, а потом еще десять лет после ее смерти. Это же потрясающе!

Ты погасила, Смерть, мое светило,Увял нездешней красоты цветок.Обезоружен, слеп лихой стрелок,Я тягостен себе, мне все постыло…

Так проводим мы с Вильгельмом целый час возле водоема Фонтен де Воклюз, вспоминая Петрарку. Потом выходим на дорогу к нашей машине и просим шофера подвезти нас поближе к руинам замка Кабассоля — там у епископа жил поэт, пока не построил себе своего домика.

На одной из стен замка, каким-то, видимо, явлением природы или климата, образовалось темное пятно, очертанием похожее на профиль человека с приплюснутым беретом на голове. Жители Воклюза называли это пятно «тенью Петрарки». Вообще здесь имя Петрарки властвует уже много веков. А в самом городке Воклюзе на площади стоит колонна, воздвигнутая в 1804 году в память 80-летия со дня рождения великого итальянского поэта, изгнанного из Италии в эпоху Авиньонского пленения римских пап, когда французский король Филипп Четвертый в целях обогащения казны за счет духовенства перевел папский дворец из Ватикана в Авиньон на целых семьдесят лет.

Мы бродили с Вильгельмом по папскому дворцу. Осматривали это неуклюжее, громоздкое здание на берегу Роны и, выйдя из холодных, каменных громад дворца, оказались на солнечном, ликующем берегу Роны и поднялись на обломок знаменитого моста через Рону.

— А ты знаешь историю этого моста? — спрашивает мой спутник.

— Нет, что-то не помню.

И облокотившись о каменный парапет моста, Виля рассказывает мне вот такую сказку:

— Жил пастушок Бенезет в Авиньоне. И однажды, пася стадо овец за городом, он вдруг услышал вещий голос: «Брось овец, иди к Роне и положи через нее мост возле папского дворца». Пастушок повиновался, пошел к Роне и подошел к епископу, который в этот час сидел с удочкой на берегу. Бенезет рассказал ему о своем видении, тот рассмеялся и послал его к судье. Судья выслушал его и, издеваясь, предложил ему поднять огромный камень, лежавший у судьи во дворе. Камень тот и тридцать человек не сумели бы поднять. И совершилось чудо — пастушок легко поднял камень над головой и перенес его на то место, где потом легла первая арка моста. После этого он прослыл среди горожан обладателем чудодейственной силы, к нему началось паломничество больных и калек, и он исцелял их. Он собрал столько денег за свои чудеса, что хватило на постройку моста. Так был построен мост через Рону, как раз при впадении в нее Сорги и Дюрансы. А в 1433 году после сильных дождей мост был снесен потоком, и осталась от него только та арка, на которой мы сейчас с тобой стоим.

И я вдруг вспомнила песенку, которую мы пели в моем детстве:

На мосту Авиньона всё танцуют да танцуют!

— Ну, эту песенку все знают, и я ее в детстве слышал, — засмеялся Виля, и мы вдвоем запели эту песенку.

— Больше, видно, этот мост ни на что и не годится. Кажется, здесь и до сих пор собирается в праздники авиньонская молодежь.

Через час, пообедав в какой-то маленькой таверне, мы вернулись в Арль, чтоб осмотреть музей Мистраля, им самим основанный.

Камарга, куда мы отправились на следующее утро, удивительное царство пастухов. Это заповедник на берегу моря. Это пустынные степи, озера, болота, и дикие стада черных быков с рогами полумесяцем, и дикие табуны белых лошадей. Кусты тамариска и камышей, марево над болотами, и массы розовых фламинго и других редчайших птиц.

Тысячу лет пастухи охраняют этот заповедник, на который в наше время отчаянно покушаются разные предприниматели, главным образом американцы, видя отличные возможности для построек современных санаториев и отелей. Но пастухи не отдают своего заповедника.

Озеро Ваккарес. То самое озеро, до которого добежала моя мистралевская героиня Мирей. Там-то она и увидела миражи, там с ней и случился солнечный удар, трагически закончивший жизнь этой прелестной девушки.

Стоим на берегу синего озера. Вдали видны райские птицы фламинго, они пасутся там розовым облаком. И ветер, горячий ветер.

— Ну, вот тебе Ваккарес, — говорю я Вильгельму, — вот тебе Камарга, ревниво оберегаемая пастушеством. Впервые сюда привез меня шеф пастухов Марсель Майан.