Уорхол - Мишель Нюридсани

class="p1">Свобода – это наркотик для всех и безудержный секс. Эди «сорвалась с цепи». Нельзя сказать, что это – точная формула ее поведения, но вектор ее движения – безусловно.

Дома, в холодильнике, она всегда держала ампулы с наркотическими инъекциями. В наркотическом угаре она мчалась в своем «мерседесе» по улицам города, залетая на тротуары, игнорируя красные сигналы светофоров, как и все остальное. Она была невыносима и в высшей степени соблазнительна.

Восхищают ее умение всегда и везде чувствовать себя в своей тарелке; ее легкость, с какой она арендовала шикарнейший лимузин – словно покупает пачку жвачки; удивляет упорство, с которым она отказывалась платить по счетам домовладельцам, за что ее люто ненавидели; королевские чаевые, которые она раздавала шоферам, за что ее обожали.

Чак Уэйн, резюмируя все сказанное об Эди, утверждал, что где бы она ни появлялась, все взгляды словно приклеивались к ней, она приковывала их к себе. «У нее была феноменальная жажда быть всегда в центре внимания, – говорил он. – Стоило Эди зайти куда-нибудь, как вслед за ней поднималась волна небывалой энергии, затопляя все вокруг. В ее присутствии никто не мог оставаться мрачным: она приносила трепет от предчувствия чего-то нового».

Электризовавшая все вокруг, по-детски непосредственная, постоянно светившаяся, Эди была воплощением провокации, исступления, изобретательности и непостоянства 1960-х годов.

В августовском выпуске 1965 года журнала Vogue так описана ее поездка в Париж вместе с Уорхолом: «В Париже все окружение Уорхола произвело сенсацию среди постоянных посетителей Castel, куда Эди Седжвик явилась в черных колготках и белом норковом манто, держа на поводке дюжину кроликов. “Это все, что у меня есть”, – заявила она своим низким голосом, продемонстрировав окружающим свой бостонский выговор и чрезмерное пристрастие к курению».

Вершина успеха (или иронии): Адель Вебер устраивала костюмированный бал. Как рассказывал Рой Лихтенштейн: «Я пришел с женой. Мы переоделись так: она – в Эди, а я – в Энди, который в то время одевался совсем в ином стиле, чем обычно: голубые джинсы и кожаная куртка, темные очки и старые башмаки на платформе, выкрашенные в серебряный цвет. Очень просто скопировать. Обрызгать волосы серебристым лаком, нанести на лицо самый светлый тональный крем, и – готово дело. Мне оставалось только на любое обращение ко мне отвечать “супер” или “экстра”».

На «Фабрике» Эди снялась еще в фильмах Bitch, Restaurant, Kitchen, Prison (Тюрьма), Face (Лицо), Lupe, Afternoon, Outer and Inner Space. Она стала «фавориткой», и все прихлебатели, окружавшие Уорхола, наперегонки добивались ее расположения, старались завладеть ее вниманием. Это было одновременно смешно, неожиданно и трогательно.

Но в конце 1965 года из-за ее капризов, вспышек гнева, необузданности и прогрессирующего потребления наркотиков всех видов Эди начинает отдаляться от Уорхола. К тому же его сильно раздражало почти постоянное присутствие возле нее Боба Дилана. Тот соблазнял ее перспективой (весьма туманной) сняться в «настоящем» кино, одновременно укрепляя ее во мнении, что Уорхол несет ответственность за то, что с ней происходит, поэтому с ним надо порвать.

Боб был не единственным, кто обвинял Уорхола в том, что он «подталкивал молодых людей к саморазрушению» – именно эти слова бросил ему в лицо поэт Грегори Корсо[483]. В книге «ПОПизм» Уорхол так ответил на эти нападки: «Меня обвиняли в том, что я получаю удовольствие от причинения зла другим или намеренно подталкиваю людей к саморазрушению, чтобы иметь возможность снять их на кинопленку. Я не считаю себя до такой степени злонамеренным. Я всего лишь реалист. Еще совсем молодым я понял, что если я кому-нибудь говорю, как следует поступить, то это ни к чему не приводит. Люди меняются только тогда, когда сами к этому готовы, иногда они умирают раньше, не дождавшись. Невозможно их заставить измениться, если они сами того не захотят. Наоборот, если они сами захотят измениться, никто и ничто не сможет им помешать».

После разрыва с Уорхолом Эди совершенно потерялась. Она стала очень неуравновешенной и уязвимой, не способной ни на чем сконцентрироваться. Теперь она просто плыла по течению, превратилась в суматошное, жалкое существо и умерла в 1971 году. Марк Брюс[484], хорошо ее знавший, так отозвался о ней: «Эди была очень умной девушкой, но безнадежно пропащей».

На экране она была лучезарной. Складывалось впечатление, что камера ее обожала, а она была влюблена в камеру. Самый маленький эпизод с ее участием словно озарялся от ее присутствия, от ее внутреннего сияния и обаяния. «Все фильмы с участием Эди сейчас, когда я думаю об этом, представляются мне такими невинными», – говорил Уорхол в книге «ПОПизм» с несвойственным ему ностальгическим чувством. Возможно, таким образом он ставил точку. Возможно, огорчившись их разрывом, которого хотели многие, но на него решилась она сама, Энди просто старался быть объективным.

С другой стороны, он продолжал сбивать с толку своих биографов: «Поскольку у нас не было денег на съемки больших фильмов со множеством купюр, монтажных склеек и тому подобного, я приложил все усилия, чтобы упростить съемочный процесс, и мы стали делать фильмы, где использовали каждый сантиметр пленки, потому что это экономичнее, проще и намного занимательнее. К тому же у нас не оставалось никаких отходов. В 1969 году мы стали прибегать к монтажной резке, но даже в наших собственных фильмах я отдаю предпочтение всему, что вырезано. Эти отрезанные кусочки восхитительны, и я их заботливо храню».

Не получив возможности приехать в Голливуд со своими фильмами, где он исследовал человеческое поведение, чего ранее никому и в голову не приходило коснуться – садомазохизм и трансвестизм, что, по словам Тавела, открыло двери эксгибиционизму, Уорхол в 1967 году отправился в Канны. Там он рассчитывал, как и Ив Клейн с Mondo Cane[485], получить признание.

Разве его фильм The Chelsea Girls не был включен в программу Пятнадцати режиссеров?! Включен-то он был, но не был показан! По одним сведениям – он не был пропущен цензурой, по другим, например Мекаса, – не смогли найти второго кинопроектора, который был необходим для показа. Также возникли проблемы административного характера. Заявка на участие не была вовремя доставлена в организационный центр фестиваля.

Но это не помешало Уорхолу и его свите (Пол Моррисси, Герард Маланга, Лестер Перски[486] и участники группы Velvet Underground) вваливаться в клубы и на вечеринки с мрачными угрожающими физиономиями, одетыми в черную кожу, с хлыстами, перекинутыми крест-накрест, что провоцировало вспышки скандалов то здесь, то там. Они были готовы на все, чтобы быть замеченными: подарок для прессы, но не для кинопрокатчиков, весьма