Если бы ты был здесь - Джоди Линн Пиколт

– Сегодня такой чудесный день! Не хочешь выйти на веранду? Я уже тут.

Мы общаемся словно незнакомцы, которых только недавно представили друг другу, что, впрочем, очень похоже на правду. Мы смотрим повтор выпусков телешоу «Американский идол», и она показывает мне своих любимых певцов, которые пока поют в гаражах и гостиных, а не в студии с огромной аудиторией. Мы изучаем еженедельные меню «Гринс». Я рассказываю ей о маленькой собачке в желтом плаще, которую видела в парке, пересказываю книги, которые успела прочитать. Иногда мама берет какой-нибудь из своих фотоальбомов и рассказывает о своих путешествиях, я же в это время делаю зарисовки в альбоме для набросков. Она помнит мельчайшие подробности наводнений в Рио-де-Жанейро восьмидесятых годов, взрывов на Филиппинах, оползней в Уганде. Она была в Нью-Йорке 11 сентября 2001 года, когда обрушились башни-близнецы и воздух стал белым от пепла и горя. Она запечатлела последствия стрельбы в ночном клубе «Пульс» в Орландо. Она сняла целую серию фильмов о «койотах», которые перевозили детей через мексиканскую границу.

– Из-за этого у меня были большие неприятности, – сетует мама, водя пальцем по фотографии мужчины и маленькой девочки, бредущих по бесплодной пустыне.

– Почему?

– Потому что я не сделала никого злодеем, – отвечает она. – Трудно обвинять кого-то в нарушении закона, когда этому кому-то не оставили иного выбора. Никто не бывает ни хорошим, ни плохим. Их такими преподносят другим.

Я размышляю над тем, какой была бы моя жизнь, если бы мама хоть иногда приходила домой, садилась за кухонный стол и рассказывала мне эти истории. Тогда, разумеется, я лучше понимала бы, что так манило ее, почему она так часто оставляла нас с отцом, а не ревновала бы ее к работе.

В эти дни я много размышляю о потере. Из-за пандемии каждый чувствует, что у него что-то (или кого-то) украли. Работа, помолвка, аукцион картины. Выпускной, каникулы, первый курс. Бабушку, сестру, близкого человека. Никто ни от чего не застрахован – теперь я это понимаю, – но это не мешает нам чувствовать себя обманутыми, когда кто-то или что-то лишает нас планов на будущее.

За последние два месяца любая потеря ощущается острее, ощущается более личной. Она отзывается болью любого разочарования, испытанного нами в жизни. Когда я была на успокоительных и думала, что потеряла свою мать, то с болью вспоминала о том, как она оставляла меня в детстве.

Мама поднимает глаза и замечает, что я наблюдаю за ней. Я пытаюсь увидеть себя в форме ее подбородка или в текстуре ее волос.

– Ты когда-нибудь бывала в Мексике? – спрашивает она.

Я качаю головой.

– Я бы хотела как-нибудь туда съездить. Она значится в моем списке, – отвечаю я.

Ее лицо проясняется.

– А что еще есть в этом списке?

– Галапагосские острова, – тихо отвечаю я.

– Я была там, – говорит мама. – Бедная черепаха по имени Одинокий Джордж. Он умер.

Именно я рассказала ей об этом за день до того, как моя жизнь резко изменилась.

– Вроде бы да. – Я приподнимаюсь на пледе на локтях и смотрю на маму через стекло веранды. Она одновременно будто бы размытая и четкая. – Тебе всегда хотелось путешествовать? – спрашиваю я.

– Когда я была маленькой, – отвечает мама, – мы никуда не ездили. Мой отец был скотоводом и часто повторял, что за коровами нужен постоянный уход. Однажды к нам пришел продавец энциклопедий, и я упросила родителей оформить подписку. Каждый месяц нам по почте приходил новый том, рассказывающий мне о мире за пределами городка Макгрегор в штате Айова.

Мамины рассказы приводят меня в восторг. Я пытаюсь соединить ее детство с переездом в Нью-Йорк.

– У подписки был приятный бонус – географический атлас, – добавляет она. – Знаешь, тогда еще не было компьютеров. Чтобы увидеть, как выглядит высочайшее в мире Тибетское нагорье, или рисовые поля Вьетнама, или даже мост Золотые ворота в Сан-Франциско, нужно было там побывать. И я хотела побывать во всех этих местах и сфотографироваться там. – Мама пожимает плечами. – Собственно, так я и сделала.

Моя мать, понимаю я, в буквальном смысле построила маршрут своей жизни. Я тоже сочинила себе план. По той же причине – чтобы не оказаться в конечном итоге там, где мне совсем не хотелось быть.

Я не знаю, что заставляет меня задать следующий вопрос. Может быть, то, что я никогда не чувствовала себя с матерью на одной волне; может быть, мои многолетние обвинения в том, что она не делилась со мной своей жизнью, хотя на самом деле я никогда не просила ее об этом. В любом случае я сажусь, скрестив ноги, и спрашиваю:

– У тебя есть дети?

Мама слегка хмурится, закрывает фотоальбом и принимается поглаживать пальцами его обложку, цепляясь за тисненное золотом название: «Жизнь». Банально, но точно.

– Есть, – наконец произносит мама, хотя я уже думаю, что она не ответит. – Были.

Мне приходится заставлять себя не развивать эту тему. В инструкции о том, как вести себя с близким с болезнью Альцгеймера, говорилось: не напоминайте больному о том, что может его расстроить.

Мама смотрит мне прямо в глаза через стекло веранды.

– Я… не знаю, – говорит она.

Но я не вижу, чтобы ее взор затуманился. Обычно именно этим отличаются пациенты с деменцией. Скорее наоборот, я читаю в ее глазах воспоминания об отношениях, которые были не такими, какими могли бы быть, даже если причина этого ей неясна.

Она моргает, глядя на окружающие ее вещи, явно недоумевая, как она умудрилась угодить в это место.

Моя вина ничуть не меньше.

Я потратила столько времени на размышления о том, насколько мы с мамой разные, но никогда не задумывалась: а что же у нас общего?

– Я устала, – признается мама.

– Тебе стоит прилечь, – отзываюсь я, начиная складывать плед.

– Спасибо за визит, – вежливо говорит она.

– Спасибо, что позволила тебя навестить, – отвечаю я так же вежливо. – Не забудь задвинуть защелку.

Я жду, пока она вернется в свою комнату, но даже за эти несколько секунд мама забывает запереть дверь на веранду. Я могу повторять ей об этом миллион раз, но она, вероятно, все равно не запомнит.

Я жду такси и тихонько посмеиваюсь над своей глупостью. Раньше я думала, что вернулась в этот мир, чтобы дать маме второй шанс.

Теперь я начинаю думать, что я здесь для того, чтобы она могла дать второй шанс мне.

Каждый вечер в семь часов жители Нью-Йорка высовываются из окон и стучат кастрюлями и сковородками в знак