Падение с Земли - Александр Тюрин

При пальбе голова оторвется, и горшок шлема можно будет снять вместе с содержимым. Да уж, стоило торопиться навстречу такой процедуре.

Свет неторопливо залил помещение и послышался голос вполне знакомый. Я вспоминал недолго. Это был пахан долины Вечного Отдыха, Михайло Потапыч.

— Я так и знал, что ты вертанешься, — начал он сладким голосом Серого Волка из мультфильма.

— Что это было? — выдавил я, страдая от сотрясения. — Электрорезиновая или квазиживая сетка?

— Это совесть твоя была.

Он уселся на табуретку, не снимая меня с прицела, мне же предложил под седалище достаточно удаленный ящик, до которого я еле добрался. Физиономия у него действительно переменилась. Не знаю, в добрую ли сторону. Но хищное выражение вместе с частью щечных морщин, каковые образуются от жевания, снялось.

— Уж я теперь тебя с мушки не спущу, знаю как-нибудь твои ухватки, — елейным голоском продолжал собеседник.

— Решил поквитаться, дядя Миша?

— Да, прилично ты меня отоварил в прошлый раз. Но я и раньше не был кровожадным. А теперь вообще завязал.

— Что случилось с твоим мировоззрением, Михайло Потапыч? От чего рассиропился пламенный мотор? Почему ты отказался даже от некрофильства?

Взгляд его стал еще менее цепким, даже начал таять в пространстве.

— Над Меркурием солнце всходит, Терешка. Иное солнце. Которое сеет семена Новой Жизни.

Видал я уже таких жлобов. Поживут они, так сказать, страстями, самыми что ни на есть грубыми, потом у них что-то заекает в прямой кишке или зазудит в носу, и бросаются они с прежним рвением, только не губить, а спасать душу. Чужую, конечно — своя душонка-то быстро превращается из дерьма в конфетку, едва они кончают пить с утра пораньше, сморкаться на пол и поминать чужую матушку сомнительным словом.

— Да ты в проповедники ударился, дядя Миша. Сладкие песни запел. Как там у поэта: «Вдруг у разбойника лютого совесть Господь пробудил».

— Зачем мне рисовать красивые картинки, если и в тебя это семечко заброшено, — не обращая внимания на мои происки, поведал экс-пахан, — оно наверняка тебе уже помогает строить и жить. Но его проращивать еще надо, живой водичкой окроплять. А та фраерская кодла, которая тебя встретила в долине — просто булыжники, на них зерну не взойти.

Как бы мне выяснить, отчего он вслед за Шошаной мне про какое-то осеменение талдычит, фанат-сектант ли он бешеный или просто игрок? В первом случае Михайло Потапыч будет взахлеб декламировать свои дурацкие теории, а когда притомится, то пришьет меня. Во втором покажет, какой наживкой удовлетворится.

— Складно историю травишь, дядя Миша, надеюсь, что подпишешься под всеми словами. Правда, на мой взгляд, живая вода — это то, что крепче девяноста семи градусов. Я только не понял, сколько у твоей Новой Жизни ручек, ножек и где она прописана. Кстати, почему она так пренебрегает булыжниками? Сгребла бы их в кучу, да как следует побрызгала бы живой водой. Глядишь, и эти несносные каменюги будут облеплены Новой Жизнью, как гнилой помидор плесенью.

Зубы я заговариваю, баки забиваю, а сам пошныриваю глазами и мускулами незаметно двигаю. Но пока нырнуть некуда, фанат ли он, игрок ли, а раскурочит меня на мелкие кусочки своим верным плазмобоем. Еще где-то в уголке зверская сетка своего момента дожидается. Но пока что этот позер меня вежливо просвещает:

— Новая Жизнь может нас всех в два счета захоботать. Захочет — и сразу подключит. Только от нас в таком случае мокренькое место останется, трупный материал, пшик один. К Новой Жизни надобно добровольно приближаться, что говорится, без повестки, по зову сердца.

Кривая рожа его посветлела, значит, все-таки фанат-сектант.

— И останется только скомандовать «ать-два».

— Новая Жизнь — не начальник большой, не вождь, она — сумма, то, что получается в итоге. Только она способна приручить косное подлое вещество. И камни, и скалы, и пыль, и твердь станут теплыми, живыми. Своими станут. Усек, парень, какая культурная жизнь начнется?

Убедительно, ничего не скажешь. Это еще надо разобраться, почему демоны частенько воркуют о том же, что и ангелы.

— Будем считать, что ты меня сгоношил, что все, сказанное тобой, гнусная правда. Обязательно сяду на грядке и стану проращивать в себе семя, хотя это довольно противно звучит. Но, может, сейчас нужно что-нибудь оперативно совершить для пользы общего дела? Не требуется подложить мину под штаб старателей? Или свистнуть у них кассу-общак?

— Зачем шкодить по-мелкому, начальник? Да эти фраера с бурилками сами сгниют в тени нашего единения. Не это ты должен. Ты обязан сбагрить мне фемку.

Вот так номер. Сексуальный уклон.

— Да ты бесстыжий, Михайло Потапыч. Чутьем, достойным лучшего применения, почувствовал близость пи-письки. Решил потрахаться перед Междупланетным Днем Старателя, предварительно усыпив объект страсти снотворной пулей, чтоб он тебя не лишил мужского естества одним движением промежности. Вот какая в тебе Новая Жизнь играет, проповедник.

— Ошибаешься, начальник. У меня тут есть две профуры, одна мясная бабенка, другая кибернетическая, не чета твоим фемкам. Но раз уж ты довел фемку до полового созревания и приучил ее кувыркаться с тобой в походной койке, так уж и быть, одну из своих тебе подарю. В обмен на мутантку. Центряк? Тогда подписывайся.

Может, и нет у нашего проповедника сексуального уклона, а просто хочется ему свести счеты с какой-нибудь фемкой.

— Странно. Я считал, что фемская шобла ближе других подступила к этой самой Новой Жизни. Ведь фемки умелые и они вместе.

— Да только живут по другому букварю. Думают, что им хватит законов симметрии. Никогда им вещества не оживить. А помешать они могут, потому что гордые слишком. Вот и надо, чтобы Новая Жизнь раскумекала их, да жало им вырвала.

Михайло Потапыч заметно погрубел, когда заговорил о деле.

— Не буду я скармливать своих друзей Новой Жизни, даже если она не чавкает за столом и вытирает рот салфеткой.

Собеседник посмотрел умудренно, как пес, пережравший требухи.

— Чудачок. У фемок — ни корешей, ни приятелей, у них только связи. Ты их еще не знаешь. В так называемые «друзья» у них лишь те попадают, из кого можно выжать что-нибудь…

— Твой слова особо наших фемок не порочат. А кто не выжимает друзей-товарищей?

— Наивный ты. Только на вид тертый-жеваный, — упрекнул Михайло Потапыч. — Твои мутантки сожительствуют с тошнотворной дрянью, генетическим монстром. Это их матка, второй по старшинству центр симметрии, по совместительству любовник и много еще чего… Может, долетел до тебя звон про материнские камеры? Так это вовсе не кубрик в общаге, а просто емкость, большая параша, в которой, не вылезая, торчат маленькие фемы. В этих баках плещется жижа, она у фемок со всех сторон, в легких, в желудке, кишечнике, во всех дырках. И даже когда мутантки подрастают, им обязательно надо туда окунаться снова для большого оттяга. Бултыхаются, они там, тащатся, булькают от восторга. А ты фемкам понадобился лишь затем, чтобы узнать, как семечки Новой Жизни прорастают, чтобы подобрать к ней, в итоге, удавку.