Катастрофа на Волге - Йоахим Видер

Сравнивая тогда между собой обоих руководителей армии, командующего и начальника его штаба, Тепке дал им характеристики, которые подтверждаются и некоторыми другими, хорошо знавшими их людьми, в частности генералом фон Зейдлицем. «Шмидт был главной движущей силой. Вне всякого сомнения, именно он непрестанно подогревал в Паулюсе решимость сопротивляться до конца. Каких-либо сомнений в правильности приказов Гитлера для него не существовало. Ему не приходило даже в голову, что нас могли загнать в такое положение ради каких-либо престижных соображений или из-за бездарности верховного руководства. Поскольку Паулюс советовался с ним по всем делам, его взгляды не могли не оказывать соответствующего воздействия на решения командующего{202}.

Зейдлиц говорит о тупом выжидании и охватившем всех чувстве безысходности после тех жестоких разочарований, которые принесли с собой тревожные рождественские дни. «Я не припоминаю ни одного человека, который был тогда проникнут оптимизмом». Как раз в те дни командующий армией от имени подчиненных LI корпусу хорватских подразделений{203*} вручил ему «хорватский» орден. Эту награду, преподнесенную ему в столь отчаянной ситуации, Зейдлиц расценил как «дурное шутовство». Приходившие тогда из ставки «фюрера» утешения и пустые обещания вызывали в нем глубокое возмущение. По его утверждению, даже Паулюс потерял теперь всякую веру в обещанную Гитлером помощь. «Он уже тогда примирился с неотвратимой судьбой. Я припоминаю, как однажды между рождеством и Новым годом он зашел ко мне, чтобы познакомить меня с новогодней телеграммой Гитлера, гласившей: „Армия может непоколебимо положиться на меня“. Мы оба сошлись во мнении, что эти слова были чистейшим издевательством»{204}.

К началу Нового года каждому, кто был в курсе истинного положения вещей, стало ясно, что теперь, когда немецкий фронт вместе с базами снабжения армии отброшен на сотни километров на запад и рухнул весь немецкий фронт на Дону, всякая надежда на своевременный подход деблокирующих частей в результате нового наступления была бы безумной. Сложившуюся тогда ситуацию Типпельскирх характеризует в следующих лаконичных и верных словах: «Высшее командование давно уже с холодным бессердечием поставило крест на 6-й армии, лишь давало ей пустые обещания и уверения, невыполнимость которых для прозорливых людей была совершенно ясной, призывая окруженные войска храбро держаться»{205}. Предрешенная гибель армии уже бросала на нее свою тень, и неотвратимый конец неумолимо приближался.

Душевные терзания в дни катастрофы

Наступил январь. Развернувшиеся события вызвали мучительные конфликты у сознающих свою ответственность военачальников, офицеров всех чинов и рангов и солдат. Последний акт сталинградской трагедии последовал после отклонения русского предложения о капитуляции и перехода русских 10 января 1943 года в завершающее наступление. Началась ликвидация окруженной группировки.

К отклонению ультиматума генерал фон Зейдлиц отнесся так же, как и другие высшие командиры. «Никто из нас не сомневался в правильности этого решения, поскольку после провала деблокирующего наступления 4-й танковой армии задача немецких войск состояла лишь в том, чтобы сковывать силы противника, тем самым, облегчая положение остального немецкого фронта и способствуя созданию новых оборонительных линий двух южных групп армий. До тех пор пока генеральное наступление русских не раздавило „котел“ и пока продолжалось еще какое-то снабжение по воздуху, для капитуляции еще не было видимых оснований»{206}. Однако уже несколькими днями позже, после того как рухнули западная и южная стенки «котла» и был потерян аэродром Питомник, на давно истерзанную голодом, морозом и эпидемиями армию безудержно обрушилась катастрофа. Генерал фон Зейдлиц считает в высшей степени неправдоподобным утверждение Манштейна о том, что еще 19 января перед фронтом 6-й армии действовало 90 крупных соединений противника. Учитывая, что территория «котла» к тому времени сократилась уже до одной трети своих первоначальных размеров, речь могла идти разве что о «карликовых соединениях». «По моему мнению, не позднее 17 или 18 января наступил уже такой момент, когда мы перестали отвлекать на себя с других участков фронта решающие силы противника. Повсюду стали уже ощущаться признаки надвигающегося разброда. Снабжение по воздуху свелось уже к нулю. Русские получили возможность с гораздо меньшими силами контролировать значительно сузившийся „котел“ и почти без всяких дополнительных усилий, не развертывая новых наступательных операций, попросту дожидаться того неотвратимого часа, когда медленно умирающая армия испустит последний вздох»{207}. Перед лицом этих фактов, а также учитывая все более невыносимые условия, в которых солдатам приходилось продолжать борьбу, генерал фон Зейдлиц пришел к выводу, что пора действовать самостоятельно вопреки имевшимся приказам. Как он был убежден, всякие разумные доводы в пользу дальнейшего повиновения приказу уже утратили свою силу. Он решил действовать. «Поэтому вечером 18 января я прибыл к Паулюсу узнать, как он расценивает обстановку и что намерен предпринять дальше, а также попытаться склонить его к тому, чтобы ввиду катастрофического состояния войск всей армией организованно прекратить дальнейшую борьбу… Паулюс пообещал мне на следующий день созвать еще одно совещание всех находящихся в пределах досягаемости командиров корпусов и дивизий, чтобы затем обратиться к Гитлеру с просьбой о предоставлении армии свободы действий{208}. Такое совещание действительно состоялось 20 января, и ответом на посланную Гитлеру телеграмму явилось, как и следовало ожидать, грубое и жестокое „нет!“, „Капитуляция исключается, – радировал Гитлер. – Армия выполняет стоящую перед ней историческую задачу тем, что своим сопротивлением до конца облегчает создание новой линии фронта и отвод группы армий с Кавказа“{209}. Другая радиограмма требовала сражаться до последнего солдата и до последнего патрона, Эти безумные приказы, которые командование армии беспрекословно принимало к исполнению и лишь частично, и в перефразированном виде доводило до сведения подчиненных соединений, возмущали Зейдлица. Он не понимал, зачем Паулюсу было вообще лишний раз запрашивать Гитлера вместо того, чтобы в этой небывалой катастрофической ситуации, которая возникла по вине верховного руководства и весь ужас которой можно было осознать и прочувствовать только на месте, попросту действовать по собственному усмотрению. С точки зрения солдатской этики все предпосылки для продолжения борьбы были уже исчерпаны. Создавшееся положение требовало, чтобы командование армии приняло такие меры, которые диктовались чувством ответственности и положили бы конец неимоверным страданиям и всеобщей гибели. Но Паулюс проявлял пассивность. Нельзя было сказать, чтобы он со всей решительностью поддерживал призыв Гитлера „сражаться до последнего патрона“, поскольку он не счел нужным даже издать последние приказы, воодушевляющие армию на продолжение борьбы.