Бог, которого не было. Белая книга - Алексей Р. Френкель

пиная булыжники, души и артефакты. Сквозь раскрытые пальцы падали капли крови и понедельники. По телевизору сказали, что медведи в зоопарке потеряли интерес к происходящему. Понимаю медведей. Сложно ответить на вопрос: что не так? — когда всё как-то не так. На мусорном баке у моего дома на Дорот Ришоним, 5, лежат книги. Шекспир и Туве Янссон. На русском. Муми-папа объясняет: обязательно в конце кто-то должен умереть. Лучше, если умрут все, кроме одного, но желательно, чтобы и он тоже. Врач скорой помощи Костя Парфенов тоже говорил, что все мы когда-нибудь умрем, а вот бабушка верила, что Ромео и Джульетта не могут умереть. Девушка с плечами Хатико, знающая о любви все, спасла тогда Ромео и Джульетту, а сейчас я спасаю их еще раз — забираю домой. И муми-папу тоже.

В конце кто-то обязательно должен умереть. Так говорил Муми-папа. Он прав. Конец уже скоро. На часах 21:03. Осталось два часа и пятьдесят семь минут.

Бабушка, не волнуйся — я надел шапку

Ким Гроув, жительница маленького новозеландского городка, когда-то очень давно начала делать небольшие зарисовки на салфетках и дарила их своему возлюбленному — Роберто. Каждый рисунок сопровождался короткой фразой, а каждая фраза начиналась со слов Love is. Потом из них сделали обертки для жвачки Love is, а я не успел к бабушке, потому что станцию «Телецентр» тогда еще не построили, ибо твое есть царство и сила, а губы нам для чтения молитв нужны, а еще можно надувать пузыри из жвачки, женщина, знающая о любви всё, говорила: вы не подумайте, что я блядь, просто так получается. Бабушка, а ты помнишь моего плюшевого мишку? Мне его Дед Мороз принес на Новый год. А потом я узнал, что Деда Мороза нет. Его нет, а мишку он мне подарил. Потом мишке лапу оторвали, но я его не бросил. Я знаю, что я хороший. Я и мячик Танин из реки достал, хотя это было непросто, и бежал от «Останкино» до «ВДНХ». Да, падал теплый снег и мешали ложечкой чай. Нет, тут снега нет — туман. Такой туман, что ни одного ежика не видать. А помнишь ту шекспировскую сказку, что ты мне рассказывала? Ну ту, грустную, где все умерли, как и советовал Муми-папа. Там принц, когда дул норд-норд-вест, любил девушку, а потом ветер переменился, и принц сказал, что любви нет. И тогда она пошла и утопилась. А он собрался выпить уксуса и съесть крокодила, но не успел и умер. Точнее, его убили. Ты права: это очень грустная сказка. Кстати, бабушка, меня тоже скоро убьют. Из-за жвачки? Ну можно сказать и так. Так что скоро увидимся. И не волнуйся — я надел шарф и шапку.

Мост через реку Чолутека

Бабушка всегда бабушка, даже если она умерла. А у Иерусалима Альцгеймер. Туман и Альцгеймер. И этот туман длился очень долго, а когда рассеялся, оказалось, что уже май. Это было похоже на детский сон, в котором ты стремительно падаешь с огромной высоты, а наутро бабушка говорит тебе, что это ты так растешь.

В общем, седьмого мая я обнаружил себя на почте Израиля, в отделении на улице Агриппа, 42, отвечающим на письма к тебе.

В теудат-зеуте — так называется израильский паспорт — сообщалось, что мне двадцать пять лет.

Вот есть такая страна — Гондурас. А в этой стране под названием Гондурас есть река Чолутека. И через эту реку под названием Чолутека построили мост. Без названия. Однажды на страну под названием Гондурас обрушился ураган Митч. Этот ураган под названием Митч обрушился и на мост через реку под названием Чолутека. Мост — хотя у него и не было названия — устоял. А вот река под названием Чолутека сменила русло. И мост через реку Чолутека теперь стоял в ста метрах от реки Чолутеки.

Я чувствовал себе этим мостом. Без имени. Одиноко стоящим непонятно где, а в ста метрах от меня протекала жизнь. Кажется, через пять лет в стране под названием Гондурас какое-то применение этому мосту нашли. То ли река снова сменила русло, то ли его разломали на хрен. Не знаю.

У меня, как и у этого моста, тоже прошло пять лет. Ну или жизнь прошла мимо меня, как мимо моста через реку Чолутека.

Сегодня седьмое мая. Мне тридцать. На часах 21:04. Кажется, мне тоже нашли применение — через два часа и пятьдесят шесть минут убьют.

Водке все равно, сколько водок было у тебя до нее

Ну а пять лет назад я весь какой-то потерянный, не совпавший с рекой, сидел безымянным мостом в полупустом иерусалимском баре и справлял свой день рождения.

Это был какой-то забытый богом бар. Кажется, на вывеске так и было написано: Бар. Забытый богом. Самое то для моста через реку Чолутеку. Но коньяк там был неплохой.

Закутавшись в свое двадцатипятилетие, как в одеяло, я пил, спускаясь по ступеням коньяка в детство.

— Знаешь, когда детство заканчивается? — спросил я бармена.

Бармен не знал.

— Когда бежишь не подпрыгивая.

— Еще коньяка? — посочувствовал бармен.

— Да, водки. Мне надо забыть предыдущие двадцать пять лет.

Бармен посмотрел на меня с уважением и поставил на стойку бутылку. Я, не закусывая, начал подниматься обратно в сейчас. Граммов через двести пятьдесят стопка стала тяжелой, как ржавая шестнадцатикилограммовая гиря, которую я нашел на помойке в седьмом классе и притащил домой, чтобы стать сильным и нравиться девочкам. Вернее, одной конкретной девочке — Наде Вилькиной из восьмого «Б». Она была похожа на Лив Тайлер в клипе Aerosmith и ходила в таких же обтягивающих кожаных штанах, что и Лив. Я тогда думал, что вот накачаюсь, как тот парень на тракторе в клипе, и Лив, ну то есть Надя, ну, в общем, у нас с ней все получится. Я смутно представлял себе это «все», что должно было у нас с Лив, ну то есть с Надей, получиться, но старательно пыхтел, поднимая гирю. Оказалось — зря. Река Чолутека текла мимо моста. Она уже делала это самое «все» с каким-то парнем на пять лет старше. Мир показал мне «фак» — совсем как другая девочка Aerosmith в клипе Cryin. Это было обидно. Я решил тогда, что меня никто не любит. Вообще никто. В мире десять миллиардов людей, а меня никто не любит. Ни одна тварь. Кстати, судя по тому, что