Бог, которого не было. Белая книга - Алексей Р. Френкель

надоест, возвращайся назад; просто мне так удобно гулять по воде; гулять по воде; и не называй меня Данилой; а как тебя называть; как угодно, только не Данилой; а распятье оставь на потом; ну так и почему ты всегда носишь свитер Данилы; никакого секрета здесь нет; каждой армии нужно какое-то знамя; знаешь, как люди переживали, когда ты погиб; онемел Спаситель и топнул в сердцах; люди стремятся купить, я же не продаю, отрезал Бодров, нарезая колбасу; ты и верно дурак! повиси-ка на нем, повиси-ка на нем повиси-ка на нем; Бутусов стал заикаться, и Данила тряхнул плейер; мой брат Каин вернулся спасать; Каин был первым убийцей в мире; мой брат Каин за армейский порядок; потому что Богу не понравились его дары; Каин тяжко контужен и не спит на кровати, потому что боится упасть; Каин сильно огорчился, и поникло лицо его; лунный свет станет красным на десантном ноже; принеся убийство в мир, Каин дал возможность людям отказаться от убийства; занесенном для слепого удара; но Бог не позволил людям это сделать; потому что он болен и неприкаян; мой брат Каин, он все же мне брат; попытаться что-то изменить любой мудак может; кровь течет из-под век; а вот чтобы забить на все — тут решимость нужна и характер; мой брат Каин, он всех нас погубит он всех нас погубит он всех нас погубит… — «Наутилус» снова заело.

— В него пуля попала. — Бодров показал на вмятину на крышке плейера. — Можно сказать, он мне жизнь спас.

— А может, тебя Бог спас? — спросил Данилу кто-то из вас — ты или твой второй.

Он всех нас погубит он всех нас погубит — продолжал свои заклинания «Наутилус», и Бодров выключил плеер.

Бутусов замолчал, молчали и остальные, ожидая ответа Данилы. Бодров долго глядел то на тебя, то на твоего второго, а затем сказал:

— Не знаем мы, чего хочет Бог, да и Бог ли он вообще.

— Ты не веришь в Бога? — хором спросили ты и твой второй.

— Чтобы доказать существование Бога — надо его убить, — ответил народный герой, глядя на тебя в упор глазами убийцы. В левом был Алеша Карамазов, а в правом — Дмитрий.

У Алеши с чертом — опять ничья

— У Карамазовых взгляд тяжелый — могут и сглазить, не дай бог, — шепнул ты своему второму.

— Да и сам Бодров неслабо врезать может, — так же шепотом ответил тебе второй.

Ну или наоборот: твой второй шепнул, а ты ответил шепотом. В любом случае вы — ты и твой второй — пропали.

— Эта парочка — они с тобой, что ли, были? — спросил меня Бодров. Или Багров. Не знаю.

Я молча покачал головой — в ней плескалась водка, а при покачивании даже выплескивалась прямо на рекламки ресторана «Палкинъ», непонятно откуда взявшиеся на столе.

— Эти двое, что ли, оставили? — Бодров взял со стола одну из листовок.

Я пожал плечами, стараясь, чтобы поверхность водки в голове была параллельна поверхности стола.

— «Невский, 47», — прочитал Багров и стал изучать меню «Палкина». — Домашнее жареное мороженое, — заржал он. — Не вернусь я к вам, вы там совсем свихнулись.

— А что такое «дябли»? — Я тоже принялся рассматривать меню.

— Понятия не имею, — ответил Багров. Или Бодров. Не знаю.

Потом мы еще выпили и виртуально закусили: жареным мороженым и дяблями. А потом мне что-то в глаз попало. Вернее, в оба. Бодров это тоже заметил и протянул мне зеркало. Я посмотрел: в правом был Иван Карамазов, а в левом — черт. А нет, это же отражение было — значит, в правом черт, а в левом — Иван Карамазов. Не зря вы — ты и твой второй — шептались, что Карамазовы сглазить могут. Похоже, сглазили. Что с этим делать, я не знал. А Иван Карамазов — знал. Он подпрыгнул и, ухватившись за ресницы, закрыл мой левый глаз. В Израиле так трисы железные в магазинах закрывают — с грохотом. А черт — он правый глаз мне закрыл. Тоже трисами. И тоже с грохотом.

Последнее, что я услышал: у Ивана с чертом — опять ничья. Наверное, это Дмитрий Карамазов сказал. Или Алеша.

Самое сложное в жизни — это жить

Самое сложное в жизни — это жить. Когда я открыл глаза, в мире звучал Damnation — лучший, а точнее, единственный великий альбом Opeth. Я был в своей полуторакомнатной квартире на Дорот Ришоним, 5, и разговаривал по мобильнику с Михаэлем — хозяином бара, а в мире пел Михаэль Окерфельдт. Михаэль из бара сказал, что закрывает «Регу» и что ему жаль. Михаэль из Opeth пел, что бледное лицо за стеклом исчезает и возвращается снова. У меня за стеклом были облака и шабат. На подоконнике пыль и реклама ресторана «Палкинъ», которую ты и твой второй зачем-то принесли на Лютеранское кладбище Питера. Я спросил у Михаэля из бара, знает ли он, что такое дябли. Он не знал. Больше разговаривать было не о чем. Другой Михаэль пел, что все мечты причиняют боль. Я смотрел на облака и понимал, что я все, все в своей жизни проебал. Damnation очень хорош в такие моменты. И Damnation Opeth и Damnation Белы Тарра. Проклятие. Черно-белое проклятие Белы Тарра медленно — нет, чертовски медленно — поглощало весь мир, в котором звучало проклятие Михаэля Окерфельдта.

Эта линия жизни перегружена, поживите позже. ОК.

Я снял грязные от экспедиции в неизвестность кроссовки и лег спать. За окном была иерусалимская ночь, за которой всегда остается последнее слово.

Чтобы доказать существование Бога — надо его убить, а самое сложное в жизни — это жить. Я так и не научился.

Мир не сумасшедший. Только люди

Мои сны страдают бессонницей. Я сидел в кафе и курил. Тапер, спрятанный где-то в углу, наигрывал очень знакомую мелодию. Нет, не Моцарт — Таривердиев. Отдельные аккорды висели в пространстве, повторяясь снова и снова, мелодия ускользала, то кутаясь в сигаретный дым, то снова выглядывая наружу. Официант — кончики бровей прорезают потолок, на лбу волны — приносит мне коньяк, который я не заказывал, наклоняется и шепчет: «Мир не сумасшедший. Только люди». И в этот момент в кафе входит Даша. Она садится за столик напротив. Я пытаюсь встать, подбежать, обнять, спросить, дотронуться, прикоснуться, но я не могу. Я могу только смотреть и курить. Играет тапер, и сначала я, потом она,