Творческий отпуск. Рыцарский роман - Джон Симмонс Барт

И произнесла она это именно так: ровно, без вопросительного знака в конце, как это произнес бы Дуг Тейлор.

Мы держимся за руки в постели. Считаешь, это они убили Дуга?

Фенн отвечает, что, по его убеждению, этого, в частности, мы никогда не узнаем. Дитто про остров Ки. Нашему брату трудно судить о многом, и список этого многого все длинней. Когда-нибудь сходим туда еще разок.

Они убили Манфреда?

Фенн не знает, но наконец сомневается в этом. Есть в этом что-то от Сердца Тьмы, это уж точно: не вполне неуместное для Князя Тьмы. Но ведь можно и споткнуться о кливер-шкот, треснуться головой о планширь и утонуть в четырех футах безмятежного прилива.

Они убьют Фенвика?

Мы считаем, что они еще не опустились до убийства из личной обиды; по крайней мере, на уровне сотрудников. По крайней мере, в домашних водах.

Хм.

Мне бы понравилась твоя прическа с перманентом, говорит Фенн. Но так мне тоже нравится.

Это ты еще у Мим не видел. Давай поспим, ладно?

Так, ну-ка тпру. Я о своем тебе рассказал; теперь ты мне о своем рассказывай.

Не сейчас. Сьюзен сжимает ему руку. Там ничего удивительного. Мне лучше говорится, когда мы под парусом. С креном в десять градусов у нас все получается лучше.

Тогда давай завтра отчалим.

Сью говорит: Посмотрим. Должна приехать Баб, и у нас еще осталось всяких дел на последнюю минуту, чтобы подготовиться к тому, что лето мы проведем у Шефа и Вирджи, если так мы и намерены поступить. Она не уклончива, вовсе нет. Нечего ей особо удивительного рассказывать. Но потом.

Фенн раздумывает о нескольких вещах, среди них – о том, что Сьюзен легла в своих пижамных штанах, крайне необычайно. Что ж. Могу спорить, приснятся нам дурные сны.

ТАК И ЕСТЬ,

но сперва Сьюзен говорит: Ебать сны. Фенн встревожен: Ебать сны, Сьюз? Что они знают, желает знать Сьюзен. Кстати, добавляет она, ты знал, что Алену Рене официально приписывают первый художественный фильм, в котором используются плоты провидения? Нет. Ля герр э фини, Тыщадевятьсот шестьдесят шестой: Ив Монтан, Женевьев Бюжо – я забыла, кто еще. Ингрид Тулин. Плот фпериот.

Ненавижу плот фпериот, говорит Фенн на следующее утро, в субботу 14 июня, День флага, жарко и штиль. Его был о провале: профессиональном, личном, физическом. Вчера в вагоне «Амтрака» до Балтимора рядом с ним сидел пузатый напыщенный дядька лет под семьдесят в нечистом летнем гарусном костюме: узенький галстук-бабочка, плохо подогнанные зубные протезы, румяное лицо, перхоть на плечах, будто соль, вытрясшаяся из его неряшливых волос соль-с-перцем, – оказался он ведущей фигурой Вирджинского общества поэзии, навязчивый саморекламщик даже перед незнакомыми людьми в недлинной поездке по железной дороге и воплощенный дух провала. В своем сне Фенн был этим человеком – проигрывал неведомые битвы с правым Поэтом-Лауреатом Мэриленда. Сьюзен давно уже пропала, бог весть куда: она его бросила, и поделом. Каждый доллар на счету. Друзей у него не осталось. Мэрилин Марш, благоденствующая, процветающая, стакнулась с Джули и Внуком Маршаллом Маршем Тёрнером, названным в ее честь. Но карьера Оррина продвигалась скверно, и даже у Маршалла Марша дела в школе шли плохо. Шеф и Вирджи уже умерли; сам Фенн болел и маялся; мучительным было каждое движение; «Ферма Ки» разваливалась; денег на ремонт ее не было. Исчезал даже остров Уай, и в этом обстоятельстве отчего-то был виновен Фенн. Ему звонил помощник только что избранного Президента, но Фенвик не мог подобрать иной рифмы к инаугурации, кроме версификации. Он чуял смерть: пахла она, как изо рта у того дядьки из Вирджинского общества поэзии.

Я тоже терпеть не могу плот фпериот, говорит Сьюзен. Батюшки ох батюшки. Ее перемещался от токсического шока до токсических отходов, ко взаимосвязанным крахам нашего брака, экономики Западного мира, естественной среды и общественного строя. Примерно в три часа ночи испарился американский средний класс; разразилась война между бедными и сверхбогатыми. Джули ненавидела ее и настроила против нее внука. А вот Мэрилин Марш насилует ее стрекалом, как это делали с Мириам в тюрьме Эвин, меж тем как на заднем плане…

Она заставила себя проснуться и сходила в туалет. Хотя ей по-прежнему было неловко внутри, вагинальное кровотечение почти что прекратилось. Фенн полуподумал, что услышал всхлипы, но сам не был уверен, где он – в их с Графом спальне на «Ферме Ки»? В спальне их первой с Мэрилин Марш квартиры, в студенческом муравейнике балтиморской улицы Св. Павла? В его каюте туристического класса на т/х «Ньё-Амстердам» в 1960-м? В хосписе для бедствующих смертельно больных?

Он ждет, чтобы Сьюзен рассказала ему о вчерашнем дне. Все жаркое утро и еще более жаркий день мы собираем бо́льшую часть того, что складировали у Кармен: на остров Уай «Поки» пойдет груженным, как контейнеровоз, – и подбираем кое-какие свежие припасы для этого короткого рейса. Затягивать наше пребывание в Феллз-Пойнте мы причин не видим. За обедом Фенн передает Кармен Б. Секлер то, что Маркус Хенри рассказал ему о Манфреде. Кармен отвечает, что разрабатывает могучее проклятие всего военно-промышленного истэблишмента, подкрепленное недавним успехом того, какое она два года назад наложила на корпорацию «Крайслер», когда сменила свой лимонный «империал» на «мерседес». Спрашивает, включать ли ей в него Мэрилин Марш или исключить. Фенн отвечает: Хозяин барин. Они в ресторане; к кабинке подходят Думитру со Сьюзен, которая ходила звонить Бабуле. Материного взгляда она избегает.

Тем вечером у нас прощальный семейный ужин. Прическа Мириам – это что-то с чем-то, спору нет, но на Иствуда Хо покамест желаемого воздействия не произвела. Ее вид больше обычного трогает Сьюзен – из-за стрекала на том плоту вперед. Мы все снова немножко надираемся, особенно Фенвик и Сьюзен. Думитру произносит румынские тосты за наши новые карьеры, за афро Мириам, за попку Сьюзен, которую он наконец похлопывает, за искусство и жизнь, Кармен Б. Секлер и усыпанный звездами стяг. Заводится рассуждать по-английски о покушении на Кеннеди, но Кармен его обрывает. Фенвик отвечает тостом за Румынию и радость. Мим растаскивает по хи-хи; хихиканье оборачивается рыданием; Бабуля обнимает ее. Иствуд Хо поет дразнилку ка дяо, из которой соглашается перевести лишь две последние строки:

Глубокое море и глубокую реку промерить легко.

Сердце женщины, хоть и мелко, неизмеримо.

Иногда мне хочется его треснуть, говорит Кармен; вместе с его люк-батами. Но вместо этого она его целует – в щечку. Мы даже танцуем, и Сьюзен похлопывают по заднице еще немного – Думитру и