Поколение - Владимир Николаевич Ерёменко

на трассе больше двенадцати часов, — отметил он. — Только когда обедали у Миронова, посидели с полчаса на поваленной березе. А то все время в вездеходе, а больше пешком по непролазной грязи, топям и болотам».

Мысль эта скользнула и то только потому, что он держал в руках недочитанное письмо, а в нем была обидная фраза, будто бы он никогда не думает о жене, девчонках, а думает только о себе и делает как ему выгодно. Жена умела выбрать самые больные слова. Как и утром, ему опять стало обидно, и он понял, что весь день думал о письме жены как о незаслуженной обиде. Наверно, это и удерживало его от чтения. И еще, письмо касалось их двоих, а там, в конторе, и везде на трассе, где он ездил, были посторонние люди.

Теперь читал и ничего не понимал, только чувствовал, как каждое ее слово гнуло его к земле.

Дочитал до конца и сейчас же начал заново… И тут какая-то горячая волна накрыла его. Не хватало воздуха. Такого с ним еще никогда не было. Заставил себя встать, подошел к окну и, распахнув его, прислонился к подоконнику. Скомкал письмо, потом стал расправлять его и все время думал: «Как же так можно?» Только сейчас начал понимать, откуда шла эта боль. Она предала его.

…Колонна пленных красноармейцев. В ней девятнадцатилетний Олег Лозневой. Вдоль колонны идет долговязый гитлеровец и выталкивает из строя одного, другого, третьего… Олег стоит во втором ряду. Конвоир замедляет шаг. Перед Олегом его белесые ресницы, воспаленные веки. Они, как в кино, растут, наезжают на него.

— Комиссар? — кричит немец. — Комиссар? — и тянет Олега за рукав гимнастерки. — Вэк, вэк…

Олег не может раскрыть рта, что-то сковало челюсти, он рвет свою руку из лапы фашиста и в ужасе пятится назад, ломая строй.

— Он солдат! Солдат! Русский солдат! — кричат вокруг. — Русский…

«Принимает меня за комиссара», — вдруг понял Олег и рванулся так, что затрещала гимнастерка. Ребята толкнули его за свои спины. Конвоир заорал и вскинул автомат.

— Венн ист комиссар? Ду бист комиссар? — уперлось дуло автомата в грудь красноармейца, который загородил Лозневого.

— Нет, я сержант. А он солдат, — ответил красноармеец и умолк. Колонна замерла.

Фашист отступил на полшага и ударил автоматом красноармейца. Прокричав ругательства, он пошел дальше.

От этого воспоминания у Лозневого и сейчас прошел холодок по спине. Вот тогда бы вытолкнул его тот долговязый конвоир, и ничего больше не было. А ему после пришлось еще столько хлебнуть.

Рая на девять лет моложе, но он не чувствовал большой разницы между ними. А после того как появились дети, особенно в последние годы, разница исчезла совсем. Это он так думал. А она? И опять острая боль обиды резанула его. Неужели он не замечал? Не хотел, вот и не замечал. Нет, дело не в годах, а в другом… Он не решился сказать — в любви, потому что боялся оскорбить это высокое чувство. Во всяком случае, оно весит у него больше, чем у жены.

Он вновь развернул письмо и сразу наткнулся на самое обидное: «…другие видели во мне человека…» И вдруг его словно ударило: «Неужели Лева?» Даже как-то потемнело в комнате. Лозневой покосился на лампочку над его столом. Что же ему делать? Вот тебе и тихий очкарик Лева.

Лет пять назад, когда жена вернулась в институт (после появления Веруньи она больше года пробыла дома), она часто рассказывала о Леве Вишневском — он тогда только появился у них. Она говорила, что он не от мира сего. Может остаться в институте и до полуночи решать шахматную задачу. А однажды пришла с работы и сообщила:

— Лева, оказывается, учится в ЛГУ на физфаке.

— Где?

— В университете, на физическом, заочно, — смеясь, ответила жена. — Он наверное, шизик.

«Действительно какой-то ненормальный, — подумал Лозневой. — Инженер-конструктор, «очень толковый расчетчик», как говорил о нем Сыромятников, диссертация у парня на мази. И вдруг опять институт».

С тех пор они так и называли его в своем доме: «шизик».

— Ну, как твой «шизик»? — спрашивал он.

И жена бойко, точно защищая его от кого-то, отвечала:

— Знаешь, уже реферат разослал.

— Наверное, связи у парня?

— А как же ты думал, Олежка? — весело подхватила жена. — Пора бы и тебе понять.

Олегу был неприятен этот разговор. Он и сам все знает, что вот уже пять лет мусолит свою диссертацию.

И вышло у них с женой опять что-то вроде ссоры. Он не сдержался и накричал. Она ответила. Стали цепляться к словам, выбирать побольнее. И никто не хотел первым уступить. А потом вдруг поняли, что ссорятся не из-за чего, и пристыженно замолчали.

— Цивилизованные люди, — тихо сказала она и пошла на кухню.

— Обремененные высшим образованием! — примирительно крикнул он ей вслед.

— Один из них еще и аспирантурой, — отозвалась она.

Так заканчивались «лучшие» их ссоры. Но было и по-другому, когда они расходились в разные комнаты молча и не разговаривали друг с другом по целому дню, а то и больше.

А однажды на институтском вечере Вадим Кузовлев, закадычный друг Лозневого, бросил нелепую реплику. Теперь он знает, это не было нелепостью. Кузовлев говорил правду, предупреждал его, а он, самонадеянный дурак, отшучивался. Стыд-то какой. А что же было на том вечере?

Лозневой не любил институтские вечера, и если ходил на них по настоянию жены, то просиживал в буфете за мужскими разговорами. Если жена тащила его в зал, он шептал кому-нибудь: «Будь другом, выручи — потанцуй с Раей».

В этот вечер ему никого не пришлось уговаривать. Жена не тащила его в зал. Она лишь однажды заглянула в буфет. Раскрасневшаяся, возбужденная, с милыми огоньками в глазах, какие он так любил.

— Ну, как ты здесь, Олежка?

— О’кэй, — хмельно улыбался он ей и, привычно подняв свою руку, весело добавил: — Резвись.

Когда она ушла, подсевший к ним Вадим шутливо сказал:

— Ох смотри, Олег, уведут у тебя жену. От нее весь вечер не отходит Лева.

— Лева — человек безопасный, — Лозневой расправил свои плечи, показывая разницу между ним, здоровым, крепким мужчиной, и тщедушным очкариком Левой. И тут же наигранно добавил: — Это если бы ты приударил, я еще подумал. А Лева…

Сейчас Лозневой вспомнил этот вечер, и в нем все похолодело. Неужели тогда?.. Так это же больше года назад. Не может быть… Он начал лихорадочно перебирать в памяти другие случаи и эпизоды.

Она выполняла для лаборатории Вишневского какую-то работу. Ему говорила, что работает по заданию самого Сыромятникова. Конечно, врала. Она несколько раз задерживалась после работы в