Поколение - Владимир Николаевич Ерёменко

счастливого взгляда подруги, рванувшейся показать ей свое детище. И все же, когда они шли через комнаты лаборатории, Оля бросила на ходу:

— Новый пресс недавно поставили. Аппарат для прозвучивания, английский, — отличная штука. Сколько мы без него маялись!.. Морозилки. Гляди, красавицы. А помнишь, какие здесь были?

Вошли в просторный, светлый кабинет: небольшой аккуратный столик, такой же шкаф, два полумягких кресла да несколько стульев вдоль стены — во всем порядок и уют, какой создает только женщина.

— Рая, милая, какой на тебе костюм! — Оля обошла подругу. — Он тебе так идет, ты в нем такая красивая…

— Что ты, Оленька, было когда-то. А теперь моя жизнь… — голос ее дрогнул, и она посмотрела на подругу такими печальными глазами, что у Оли сжалось сердце.

Обняла подругу за плечи, усадила в кресло и села сама.

— Что, опять у вас плохо с Олегом?

Рая кивнула.

— Я не хотела ехать к тебе домой. Там Вадим, он начнет расспрашивать и расскажет Олегу. А ему пока не надо говорить, я все сама сделаю…

— Да что же случилось?

— Мы расходимся с Олегом…

— Да ты что! — испуганно отстранилась Оля и тут же повелительно прикрикнула: — Выброси из головы. Ты что? Двое детей…

— Нет, Оля, я решила и жалею, что не сделала раньше. Все думала, наладится, а оно все хуже и хуже.

Рая никак не могла найти в сумочке платок. Оля сунула ей свой, та сжала его в комок и подняла руки к лицу.

— Сколько я сил потратила, чтобы все это сдержать! Понимаешь, у меня уже ничего не осталось, все выгорело… Я только с виду такая: еще одеваюсь, слежу за собой по привычке, а так…

— Да брось ты, ну что говоришь? Тебе надо успокоиться. Я сейчас чаю крепкого. У нас тут все есть…

— Ничего не надо, Олюша, — удержала ее за руку подруга, — ничего. Я давно поняла, что нет жизни, да все боялась себе признаться, думала, не во мне теперь дело, а в детях, для них надо жить, вот и тянула. Мне и Олег как-то сказал: нужно о детях думать, а не о себе. Вот я и думала, а выходило все хуже и хуже. Я никогда никому не лгала, никого не обманывала, а теперь вокруг ложь. Нет, Олюша, не думай ничего плохого. Я бы перестала себя уважать!

— Да что ты, я же тебя знаю.

— Не думай. Просто у нас что-то случилось с Олегом. Мы ушли друг от друга, отвыкли.

— Раечка, милая, ты все усложняешь. Ты что думаешь, твоя девичья любовь должна гореть всю жизнь ярким светом? Нет, на одном дыхании не проживешь всю жизнь. В ней случается все. Ты думаешь, у нас с Вадимом не бывает разлада? Ого-го, еще какие баталии разыгрываются! Одно его нытье может отравить любому жизнь. А ничего, привыкла.

— Не привыкла, а любишь…

— Ай, какая в сорок лет любовь! Да еще дети, двое. Теперь что-то другое. Привязанность, что ли. Мы уже друг без друга не можем. У нас все общее: дети, дом, мысли, даже болезни и те одинаковые. У него жмет сердце, и у меня тоже, у меня давление поднимается, и у него. Какая там любовь, мы уже стали какими-то двумя половинами, и одна без другой — ничто. И вы с Олегом то же самое, только вошла тебе в голову блажь.

Рая слушала подругу и качала головой.

— Не так у нас все, не так. Мы тоже не могли друг без друга, а потом что-то случилось. Еще Наташке лет пять было. Это когда он в свои экспедиции начал уходить. Вот тогда бы нам и разорвать, а я все думала, наладится. Знаешь, он уезжает на лето с партией, а я не могу, не могу, и все. И он тоже говорит, что не может без меня, но едет. Я уже тогда не верила ему: раз уезжает, то может. Сколько я проплакала ночей, а наутро брошу Наташку, как котенка, в детсад и бегу на работу, а вечером опять плачу. Жду его, проклинаю, и свет мне не мил. Так каждый год, а он как помешанный на своих партиях. А потом эти стройки начались. Наш институт проектирует новый нефтепровод, прокладывают газопроводы. Заказчики бомбят телеграммами. Олега посылают на эту стройку утрясать проект на месте. А жизнь идет. Родилась Вера и совсем привязала меня к дому. Сижу с детьми, вытираю им носы и жду, себя обманываю: вот девчонки поднимутся на ноги, вот лето пройдет, вот Олег приедет. Он явится как красное солнышко, начнет говорить, как там без меня, без детей тосковал, и я перестану реветь. Клянется: хватит, наездился, пусть теперь другие. А просидит зиму, да и то не всю, и опять его уже подмывает, прямо как болезнь: какая. Смотрю, смотрю на него да закрою глаза — езжай! И опять одна, не жена, не вдова. Днем на работе, утром и вечером с детьми колгочусь…

Рая, перестав бороться со слезами, не могла остановиться.

— …Проходит год, два, десять, проходит жизнь, да разве я так ее мыслила? Нет, погоди. — Она не давала говорить подруге, которая знала, что Олег Лозневой совсем не такой, здесь что-то не так: случилось несчастье, и надо спасать их семью. А Рая все говорила и говорила.

— У меня ведь тоже одна жизнь, пойми, Олюшка Лапушка. Неужели жизнь кончилась? Я еще и не жила, только провожаю да жду его. А мне тоже хочется как у людей, хочется счастья. Так жить я не могу, не могу…

— Рая, ты возбуждена, я понимаю. Но не говори так. Неужели у вас с Олегом ничего хорошего не было? Ведь какая любовь у вас, мы же все вам завидовали. Такая пара. Умные, красивые. Чего еще?

— Это было, было. Но теперь как после пожара. А жить прошлым не могу. — Последнюю фразу она произнесла тихо, на выдохе, словно ее покинули силы.

Рая уже не плакала. Глубокие темные глаза стали колючими и сухими, вся она напряглась и окаменела, готовая защищать себя от всех, в том числе и от подруги. Такой Оля ее не знала и не могла сообразить, что ей теперь делать, что ответить.

— Ты только не говори Вадиму…

Оля даже вздрогнула. Лишь сейчас она подумала о муже как о последней надежде. Один он может еще что-то сделать.

— Знаешь, — растерянно протянула она, — а я все равно проговорюсь, я ничего не могу скрывать от Вадима… Постараюсь молчать, — поспешно заговорила Оля, — постараюсь, обещаю.

— Да нет, говори, это я так.