История Советского Союза: Том 2. От Отечественной войны до положения второй мировой державы. Сталин и Хрущев. 1941 — 1964 гг. - Джузеппе Боффа

Сталин пошел на такое решение лишь в самые последние часы конференции, когда было уже ясно, что большего ему не добиться. Проект решения входил в «пакет» предложений, выдвинутых американцами под занавес конференции с целью одним ударом разрешить все главные проблемы, по которым так и не было найдено соглашения. Трумэн и его новый министр иностранных дел Бирнс сформулировали свое предложение в таком тоне, который если и не был ультимативным, то, во всяком случае, исключал возможность каких бы то ни было уступок с их стороны[34]. В виде компенсации англо-американский «пакет» содержал согласие на решение другой чрезвычайно важной для Сталина проблемы: в соответствии с советскими предложениями на Ялтинской встрече и требованиями делегации нового варшавского правительства, специально прибывшей в Потсдам, западная граница Польши устанавливалась по Одеру и Западной Нейсе (окончательная ратификация этой, как и всех других границ Германии, должна была произойти с подписанием мирного договора).

Данный пункт был для Сталина стержнем всей его польской политики. О его важности свидетельствовало уже такое обстоятельство, что ещё до Потсдама Сталин пошел на то, чтобы поставить союзников перед свершившимся фактом, и передал варшавской администрации все немецкие земли до Одера и Нейсе. Это соответствовало самой сердцевине его концепции «сильной и независимой» Польши, то есть Польши, как бы смещенной на запад в том смысле, что поляки, покидавшие старые восточные земли, отошедшие к СССР, получали возможность обосноваться в новых районах, откуда предстояло изгнать немцев. Эта новая Польша мыслилась как этнически однородная, обладающая солидной экономической /241/ базой в виде Силезии, нацеленная против Германии и способная оборонять границы славянского мира в случае возрождения агрессивных поползновений Германии.

Пример с польской границей был показательным и для всей ситуации, сложившейся в Потсдаме. Советскому Союзу пришлось выступать на конференции в качестве выразителя интересов, а в некоторых случаях и защитника требований тех стран Восточной Европы, которые были освобождены его войсками. Англичане и американцы выступали с противоположных позиций. Тревожным был уже сам тот факт, что в Потсдаме гораздо больше говорилось о Восточной Европе, нежели о Западной, хотя многие политические и экономические проблемы стояли в тот момент одинаково остро для обеих частей континента. Дело было в том, что на обсуждении восточноевропейских проблем настаивали англичане и американцы, между тем как советская делегация воздерживалась от того, чтобы требовать обсуждения обстановки в западноевропейских странах. Подобная настойчивость союзников чаще всего публично обосновывалась тем, что на Востоке неважно обстояло дело с демократией. Довод этот, однако, зачастую выглядел надуманным. В одном из своих посланий Трумэну Черчилль уже заговорил о «железном занавесе» от Любека до Триеста[35], разделившем Европу надвое. По другую сторону этой линии, по его словам, всё было мраком независимо от того, шла ли речь о Югославии или Венгрии, Румынии или Чехословакии — особых различий между этими странами не признавалось. Западные политики с готовностью прислушивались к жалобам и уступали нажиму общественно-политических групп, ощущавших, что их дело в восточноевропейских странах проиграно; при этом в Лондоне и Вашингтоне не слишком обращали внимание на социально-политический облик этих групп. Самым показательным примером могла служить Югославия, где западные союзники переходили теперь к поддержке противников Тито[36].

Когда Сталин в Потсдаме поднял вопрос об Испании, Черчилль отверг перспективу каких-либо совместных действий против фашистского режима Франко под предлогом того, что не следует вмешиваться во внутренние дела других стран. Однако, противореча самому себе, он настаивал на том, чтобы сообща призвать югославское правительство изменить свою политику (требование это осталось без последствий из-за советской оппозиции)[37]. Англичане и американцы выступали в Потсдаме с жалобами по поводу того, что происходит в Румынии и Болгарии, но проявляли глухоту (в особенности англичане) к советским протестам по поводу событий в Греции, хотя, как подчеркивал Молотов, в Греции дело дошло уже до гражданской войны, между тем как ничего подобного не наблюдалось в других Балканских странах[38]. Наконец, Трумэн выдвинул предложение насчет послаблений в условиях перемирия для Италии и высказал пожелание, чтобы Италия была принята в ООН. Сталин ответил согласием, но потребовал, чтобы аналогичный жест был /242/ сделан и по отношению к Финляндии, Румынии, Болгарии и Венгрии. В заключительном документе это требование было удовлетворено, но, чтобы добиться этого, советской делегации пришлось преодолеть упорнейшее сопротивление[39]. Если добавить ко всем этим эпизодам уже упоминавшееся решение о репарациях, по которому даже германским имуществом за границей Советский Союз мог пользоваться только в пределах Восточной Европы, то вырисовывается очень отчетливая общая тенденция: в Потсдаме был сделан новый крупный шаг вперед по пути к тому жесткому разделу Европы на сферы влияния, который был до того намечен лишь в самых общих чертах.

Были, правда, приняты на конференции и кое-какие решения, отчасти идущие вразрез с этой тенденцией. По предложению американцев был учрежден Совет министров иностранных дел с привлечением к его работе также представителей Китая и Франции. Первой его задачей должна была стать подготовка мирных договоров с побежденными государствами, начиная с Италии. Новый постоянный орган должен был действовать как бы параллельно с регулярными встречами глав внешнеполитических ведомств трех держав, о которых было принято решение в Ялте (на практике, правда, такое совмещение оказалось невозможным). Одновременно была распущена Европейская консультативная комиссия, находившаяся в Лондоне[40]. Главы трех правительств договорились о разделе военного и торгового флота Германии. Но многие другие вопросы остались открытыми. Что касается участи Дарданелл, в решении которой были очень заинтересованы советские руководители, то по взаимному согласию было заявлено о необходимости пересмотра конвенции, подписанной в Монтрё, однако принципы и формы такого пересмотра откладывались до последующих переговоров[41].

По своим итогам Потсдамская встреча выглядит самой противоречивой из встреч «большой тройки». Коалиция доживала свои последние часы, но возобладавший во время войны дух единства еще не рассеялся до конца. В то же время уже явно давали знать о себе элементы будущих столкновений и размежеваний. Отсюда двойственный характер результатов. Там, где лидеры коалиции оставались верными установкам, выработанным во время войны, и принимали решения в русле, намеченном в Ялте, этим решениям — как и Ялтинским — суждено было остаться в качестве прочных основ всей последующей политической жизни Европы. Там же, где главы союзных государств брались за решение новых, еще недостаточно разработанных в ходе прежних консультаций проблем, реального продвижения вперед не произошло. В особенности это относилось к Германии. /243/

Атомная бомба и война с Японией

В дни Потсдамской конференции произошло одно новое событие, оказавшее влияние уже и на работу «большой тройки», но призванное в будущем куда более мощно воздействовать на все политические отношения в мире. Вечером 16 июля, накануне открытия конференции, Трумэн получил из США краткое сообщение. В четырех строках говорилось, что в пустыне штата Нью-Мехико с успехом произведен взрыв первой атомной бомбы. Несколько дней спустя пришло более обстоятельное донесение, в котором описывалась вся чудовищная мощь нового оружия[42]. По свидетельству самых авторитетных наблюдателей, поведение Трумэна сразу сделалось более жестким и решительным[43]. 24 июля по окончании дневного заседания он подошел к Сталину и, отведя его в сторону, сообщил, что Соединенные Штаты произвели эксперимент с новым типом оружия (каким именно типом, Трумэн не уточнил), превосходящим любое другое. Все западные источники сходятся в том, что Сталин не повел и бровью, не задал никаких вопросов. Он ограничился тем, что поздравил президента США и высказал пожелание, чтобы новое оружие «было с успехом применено против Японии»[44].

Советские свидетельства об этом эпизоде интереснее, хотя и носят более противоречивый характер. Маршал Жуков рассказывает, что, вернувшись к себе в резиденцию, Сталин передал Молотову содержание краткого разговора с Трумэном. Молотов комментировал: «Цену себе набивают». Сталин, если верить автору, ответил на это: «Пусть набивают. Надо будет сегодня же переговорить с Курчатовым об ускорении нашей работы». Присутствовавший при этом Жуков понял, что речь шла об атомной бомбе[45]. Этой не до конца убедительной версии маршала противоречит версия генерала Штеменко. По его словам, генерал Антонов, возглавлявший в то время Генеральный штаб и в этом качестве присутствовавший в Потсдаме, также был посвящен Сталиным в суть разговора с Трумэном.