Совершенство - Татьяна Миненкова

мне что-то такое, что заставило его сделать какие-то новые и, судя по всему, неутешительные, выводы. Теперь Нестеров знает про меня слишком много для того, чтобы испытывать то же притяжение, что было раньше.

Но к чему наша сегодняшняя встреча? Неожиданная и приятная. Неужели случайность? По ощущениям больше похоже на свидание, хоть и произошедшее экспромтом.

У «полтинника» тихо. Жара загнала жильцов в прохладу бетонных стен и, обойдя гору оставленных кем-то бутылок, я спокойно вхожу в собственный подъезд, где всё ещё воняет гарью подожженного на днях мусоропровода.

Пожарные и полиция знают дорогу к этому дому лучше многих. Разве что, «скорой помощи» я здесь ещё не видела, но, наверное, и их визиты не редкость.

В пустой квартире теперь чувствую себя непривычно одиноко. Даже на пару тараканов, бегущих по фасаду кухонного шкафчика, реагирую без прежнего энтузиазма. Разувшись, шагаю в комнату, чтобы рухнуть на диван лицом вниз дабы не потревожить свежую татуировку на левой лопатке.

Долго лежу, радуясь легкому ветерку, рвущемуся в комнату через приоткрытое окно. Анализирую события сегодняшнего дня, и сама не замечаю, как засыпаю, погружаясь в дремоту, словно в пушистый и мягкий слой сахарной ваты.

А просыпаюсь через какое-то время от стука в дверь.

Состояние паршивое. Обезболивающий гель, которым Ирэн смазала кожу на лопатке перестал действовать и теперь место нового рисунка болит так, словно его снова колют острой иглой. Всё тело от жары покрылось потом, и футболка неприятно липнет к спине. С трудом прихожу в себя и встаю, когда глухой стук повторяется.

Я никого не жду и знаю, что открывать незнакомцам нельзя. А открывать незнакомцам в «полтиннике» — непозволительная беспечность.

Дверного звонка нет и, когда стучат снова, я осторожно подхожу к двери.

— Кто?

— Фельдшер скорой помощи, — отвечает мне женский голос из-за двери. — Ваша соседка нуждается в срочной госпитализации, но отказывается ехать, вы не могли бы помочь?

Я никогда не была излишне легкомысленной и знаю, что преступники умеют быть крайне изобретательны. Но в голосе женщины, представившийся фельдшером, звучит искренняя обеспокоенность.

Чертенок точно напомнил бы, что «моя хата с краю», но в голове непривычно тихо и я открываю дверной замок, оставив цепочку. Девушка, стоящая в полумраке узкого коридора, на несколько лет старше меня. Она действительно одета в белый халат.

Интересуюсь:

— А причем здесь я?

— Говорит, ей собаку не с кем оставить.

Так это соседка клыкастого монстра вызвала врачей?

— И чем я смогу помочь? — до сих пор не понимаю я. — Я ведь к этой жуткой псине на метр не подойду.

Всё же зачем-то обуваюсь и плетусь следом за фельдшером в соседнюю квартиру.

Там в ярком пятне лампы дневного света мужчина-врач с блестящими нитями седины в темных волосах разговаривает с моей соседкой. Одетая в свой несуразный велюровый костюм, она виновато опускает глаза на собственные ноги, одна из которых как-то неестественно вытянута и перебинтована.

Не прерывая их разговора, вхожу. Озираюсь. Планировка соседней гостинки точь-в-точь как у моей, разве что мебель другая. Отыскиваю боязливым взглядом пресловутую псину, боясь, как бы не бросилась на меня из какого-нибудь угла. Но пес обнаруживается чинно сидящим у дивана и выглядит озадаченным и непривыкшим к такому скоплению народа в собственном доме.

— Здравствуйте, — повернувшись к входу, у которого я растеряно мнусь, здоровается доктор. — Вы соседка, я так понимаю? Нам нужно госпитализировать Елену в тысячекоечную больницу, у неё серьезный перелом, требуется лечение в условиях стационара. А собаку оставить некому. Сможете помочь?

Смотрю на соседку. До этой минуты я даже понятия не имела о том, как её зовут, не говоря уже о желании прийти на выручку. Елена тоже поднимает глаза на меня. В них плещется волнами боль от перелома, разочарование, вина и досада. Она не просит меня позаботиться о жуткой псине. Понимает, что откажу. Но ведь врач уже попросил.

Внутри возникает странная легкость. Ускоряется пульс. Чувствую, как внутренности будто вибрируют от чистоты и правильности порыва в кои то веки совершить что-то хорошее.

Чертенок сказал бы, что именно такой порыв привел нас в этот жуткий, оккупированный тараканами, дом, и лишил всего, к чему мы привыкли. Вот только нет больше никаких «нас». Есть я одна. И только я теперь принимаю решения о том, что правильно, а что нет.

— А он меня не сожрёт? — интересуюсь, уверенно делая шаг вперед.

Глаза соседки увеличиваются в размере. Она не ожидала такого вопроса, а врач с добродушной усмешкой наклоняется и вместо ответа гладит монстра по широкой светлой шее. Видимо, то, что сотрудники скорой помощи живы и здоровы должно являться показателем его безобидности. Но я полна сомнений. Пес точно какой-то бойцовской породы. К таким лучше не подходить без необходимости. Елена тихо произносит:

— Мак не укусит. Он слишком добродушный для своей породы, даже заводчица говорит, что он и мухи не обидит.

Вот пусть бы заводчица его и забирала. Но то, что пес не оттяпал руку бесстрашному врачу, немного обнадеживает и я подхожу к зверю ближе. Трогаю короткую шерсть, колючую и жесткую, как у щетки. Спрашиваю:

— Это надолго?

— Не меньше месяца, — вздыхает доктор. — Перелом нехороший. Нужно время и на лечение и на реабилитацию.

Снова смотрю на соседку. Неужели больше некому позаботиться о ее монструозной псине? Зачем она вообще завела такую собаку? И, видимо, мои сомнения написаны на лице, потому что Елена произносит:

— Его моей дочери подарили, ещё когда в институте училась. А потом она замуж вышла, родила, а у внука на шерсть аллергия. И больше мне некого попросить взять Мака на время.

После этого она опускает взгляд на собственную ногу. Не завидую её состоянию и положению и даже ловлю себя на жалости. Лишиться возможности свободно передвигаться на целый месяц — такое себе удовольствие.

Перебороть свой страх непросто, но я снова глажу пса по холке. Тот в ответ морщит лоб, словно пытаясь понять, нравлюсь я ему или нет. Интересная у него мимика. Но, когда он сидит так спокойно и расслабленно, то не вызывает у меня прежнего ужаса. Смотрю на собственное отражение в его больших круглых зрачках, и пес осторожно ведет черным кожистым носом, принюхиваясь.

Мне даже принюхиваться не надо, чтобы почувствовать, что он пахнет псиной, и вспомнить, что вообще-то не люблю животных. Но меня же никто не просит его любить. Потерплю месяц. Но, кажется, этот месяц будет долгим.

— Ладно, — говорю, стараясь заглушить доводы здравого смысла о том, что о подобном опрометчивом обещании я, вероятнее всего, сильно пожалею.

Соседка, удивленная