Белый Бушлат - Герман Мелвилл

В должное время все они были переписаны начальниками дивизионов и затем вызваны на суд к грот-мачте, где командир корабля уже ожидал их. Вся собравшаяся вокруг команда затаила дыхание, когда почтенные мятежники выступили вперед, и обнажили головы.

Зрелище было внушительное. Это были старые и уважаемые моряки, щеки их покрылись загаром под всеми тропиками — всюду, куда солнце устремляет тропический луч; все как один — заслуженные мореходцы; многие из них могли быть дедами и иметь внучат в любом порту земного шара. Они должны были бы вызывать уважение равно у самых легкомысленных и у самых степенных зрителей. Даже капитана Кларета они должны были бы унизить до почтительного отношения. Но скифу чувство это недоступно, и, как хорошо известно всякому, изучавшему римскую историю, наглый предводитель готов иметь дерзость дернуть за бороды самых величественных сенаторов [463], заседавших в своем сенате на величественном холме Капитолия.

Что за парад бород! Лопатой, молотом, кинжалом; треугольных, квадратных, заостренных, округленных, полукруглых и расщепленных. Но самой примечательной из всех была борода старика Ашанта, древнего бакового старшины. Готически почтенная, она ниспадала на его грудь наподобие свинцово-серой грозы.

Да, древний Ашант, Нестор [464] нашей команды, — стоило мне взглянуть на тебя, как я начинал чувствовать, что шансы мои на долголетие увеличиваются.

Это был матрос старой школы. Он носил короткую косицу, которую насмешники с крюйс-марса называли поросячьим хвостиком. Стан его охватывал широкий абордажный пояс, который он носил, по его словам, для того чтобы подпереть свою грот-мачту, имея в виду спинной хребет; ибо по временам он жаловался на приступы ревматических болей в спине, вызванных тем, что ему случалось иной раз вздремнуть на палубе за свои свыше пятидесяти лет выстоенные ночные вахты. Его нож являлся истинным антиком — вроде того крючковидного лезвия, которым подрезают ветви. Ручка ножа — зуб кашалота — была вся изукрашена вырезанными на ней кораблями, пушками и якорями. Нож этот висел у него на шее на шнурке, изукрашенном розетками и мусингами, завязанными его собственными почтенными пальцами.

Из всей команды этот Ашант был любимым матросом моего славного старшины Джека Чейса, который как-то раз указал мне на него, когда старик медленно спускался по вантам с фор-марса:

— Ну вот, Белый Бушлат! Разве не вылитый это Чосеров [465] корабельщик?

Кинжал носил на длинном он шнуре,Чтоб под рукой иметь его всегда.От солнца порыжела борода.Он смел и мудр был, и наверно шквалВ морях не раз ту бороду трепал.

Из «Кентерберийских рассказов», Белый Бушлат! Верно, древний Ашант жил еще во времена Чосера, что тот смог так точно его изобразить.

LXXXVII

Экзекуция старика Ашанта

Мятежные бороды, возглавляемые бородой старика Ашанта, развевающейся как коммодорский брейд-вымпел, молча стояли теперь у мачты.

— Приказ вы слышали, — сказал им командир, сурово оглядывая их, — это что за волосья на подбородках?

— Сэр, — начал баковый старшина, — скажите, отказывал ли когда-либо старый Ашант выполнить свой долг? Пропускал ли он хоть раз построение? Но, сэр, борода старого Ашанта — его собственность!

— Это еще что за новости? Начальник полиции, отведите этого матроса в карцер.

— Сэр, — почтительно заметил старик, — три года, на которые я нанимался, истекли; и хоть я и обязан довести корабль до дому, но, принимая во внимание положение вещей, я думаю, что бороду мне все же можно было бы разрешить. Ведь дней-то остается самая малость, капитан Кларет.

— В карцер! — закричал командир. — А что до вас, старых хрычей, — продолжал он, обращаясь к остальным, — даю вам четверть часа, чтоб сбрить бороды, а если они и после этого останутся у вас на подбородках, выдеру всех до единого, хотя бы вы мне крестными приходились.

Отряд бородачей направился на бак, вызвал своих брадобреев, и с их славными вымпелами было покончено. Повинуясь приказанию, они прошествовали перед командиром и заявили:

— Дульные пробки убраны, сэр.

Достойно также замечания, что ни один матрос, подчинившийся общему приказу, не согласился носить мерзкие уставные бакенбарды, предписанные Морским министерством. Нет, как истинные герои они воскликнули: «Брейте уж наголо. Пусть ни волоска на мне лишнего не будет, раз мне не дают носить их столько, сколько я хочу!».

Наутро после завтрака с Ашанта были сняты кандалы, и с начальником полиции с одной стороны и вооруженным часовым с другой он был проведен по батарейной палубе и вверх по трапу до грот-мачты. Надо думать, охраняли старика так строго, чтобы не дать ему удрать на берег, от которого мы в это время отстояли на какую-нибудь тысячу миль.

— Ну как, сэр, соглашаетесь ли вы снять вашу бороду? У вас были сутки, чтобы обдумать. Что вы скажете? Мне не хотелось бы подвергать порке такого старика, как вы!

— Борода эта — моя, сэр! — тихо произнес старик.

— Сбреете ее?

— Она моя, сэр! — повторил старик дрожащим голосом.

— Налаживайте люки! — заорал командир. — Начальник полиции, снимай с него рубаху! Старшины рулевые, хватайте его! Боцманматы, выполняйте свои обязанности!

В то время как исполнители суетились, возбуждение командира поулеглось, и когда наконец старый Ашант был привязан за руки и за ноги и обнажилась его почтенная спина — та самая спина, которая гнулась у орудий «Конституции», когда она захватила в плен «La Guerrière»[466], командир, видимо, смягчился.

— Вы глубокий старик, — сказал он. — Мне неприятно подвергать вас кошкам, но приказам моим следует подчиняться. Даю вам последнюю возможность. Соглашаетесь ли вы сбрить эту бороду?

— Капитан Кларет, — промолвил матрос, с трудом поворачиваясь в своих узах. — Порите меня, если хотите, но лишь в этом одном я вам подчиниться не могу.

— Валяйте! Я посмотрю, как с него шкуру снимут! — заорал командир в внезапном приступе бешенства.

— Господи! — в страшном возбуждении прошептал Джек Чейс, присутствовавший при этой сцене. — И всего-то дела — петля. Я ему сейчас в морду дам!

— Лучше воздержись, — сказал товарищ по марсу. — Это верная смерть, а может наказанье и похлеще.

— Первый удар! — воскликнул Джек. — Нет, вы только посмотрите на старика! Нет, не могу я этого вынести! Пустите меня! — со слезами на глазах Джек протиснулся в толпу.

— Вы, боцманмат! — крикнул капитан. — Что это вы с ним нежничаете? Покрепче его, сэр, или я с вас самих шкуру спущу!

Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать плетей отсчитали на спине героического старика. Он только все ниже и ниже склонял голову, все разительнее напоминая статую умирающего гладиатора.

— Срезайте, — произнес капитан.

— А теперь иди и сам перережь себе горло, свинья, — пробурчал вполголоса один из якорных патриархов, однокашник Ашанта.

Когда начальник полиции подошел, чтобы подать старику рубашку, тот знаком показал ему, что не нуждается в его помощи, и с полным достоинства видом брамина произнес:

— Неужто вы думаете, начальник, что мне трудно? Рубаху я уж сам как-нибудь надену. От этой порки меня не убавилось. И позора в ней для меня нет, а тот, кто думал меня этим унизить, лишь опозорил сам себя.

— Что он говорит? — заорал капитан. — Что бормочет этот просмоленный философ с дымящейся спиной? Скажите мне это в глаза, сэр, если у вас хватит на это смелости. Часовой, отведите его назад в карцер. Стойте! Джон Ашант, вы были баковым старшиной, разжалую вас в матросы, а теперь отправляйтесь в карцер и сидите там, покуда не согласитесь сбрить бороду.

— Борода эта — моя собственность, — спокойно произнес старик. — Часовой, я готов.

И он отправился назад отсиживать между пушками. Четыре или пять дней его держали в кандалах, а потом пришел приказ снять их. Но на свободу его не выпустили.

Ему разрешены были книги, и он почти непрерывно читал. Но он также тратил много времени на заплетание бороды своей в косицы. В них он вплетал полоски красного флагдука, словно стараясь как-то особенно украсить тот предмет, который выдержал все испытания.

В карцере он оставался до нашего прибытия в Америку; но как только раздался грохот цепи в клюзе и фрегат повернулся на якоре, он вскочил на ноги, оттолкнул часового и, выскочив на верхнюю палубу, воскликнул:

— Дома — и с бородой!

Поскольку срок его службы истек за несколько месяцев до этого, а корабль стоял уже на якоре, для военно-морских законов он был уже неуязвим, и офицеры не решались донимать его. Но, благоразумно решив не мозолить им глаза, старик просто собрал свою койку и чемодан и нанял шлюпку. Он прыгнул в корму и был препровожден на берег под безудержные изъявления восторга всей команды. Это была великая победа над самим победителем, достойная такого же прославления, как бой при Абукире.