ЭКЛИПСИС - Тиамат

Иногда черному зверю удастся поймать в полынье нерпу или крупную рыбу. Тогда их силы на короткое время восстановятся.

Но путь до черной башни покажется им бесконечным.

Глаза Итильдина были открыты, но он видел одну только черноту. Он испугался, что потерял зрение. Слепящий блеск ледяных кристаллов оказался невыносимым для его эльфийских глаз. «Снежная слепота» – так это называют горцы.

Потом он увидел разноцветные искры высоко над собой. Звезды! Чернота была всего лишь ночной тьмой, и поняв это, он ощутил ни с чем не сравнимое облегчение. Но на смену ему пришло беспокойство: если полярная ночь уже наступила, значит, он провел в аванирэ куда больше времени, чем ему показалось.

Эти мысли промелькнули в сознании эльфа с быстротой, непостижимой для человеческого ума. В тот же момент он заметил, что звезды над его головой двигаются короткими рывками. Его волокли по снегу за шиворот, медленно, но очень упорно. Он слышал сопение зверя, обонял его запах. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: зверь Кинтаро тоже истощен. Прежде он был для пятисотфунтовой пантеры легким, как игрушка. Как куколка. Она могла закинуть его на спину или таскать в зубах, словно котенка, хоть сутки.

Итильдин мог наконец признаться себе, что восхищается этим человеком. Даже если Кинтаро уже и не человек вовсе. Он был силен, но его воля превосходила даже силу. Несокрушимый воин, готовый вступить в схватку с самой судьбой.

Зверь остановился и принялся дышать в лицо Итильдину, отогревая побелевшие щеки. Потом лег, прижавшись к нему, грея своим теплом. Превозмогая слабость, эльф поднял голову и зарылся лицом в черный мех.

Кинтаро в теле зверя дрожал. Его зверю не нравился холод, и снег, и острые льдинки, в кровь изрезавшие подушечки лап. Его зверь скучал по сырым и жарким джунглям, где началась его жизнь. Его зверь был голоден, и не будь эльф таким худосочным, холодным и слабым, кто знает, не перешел бы он из разряда «свой» в разряд «добыча». Кинтаро издал совсем человеческий вздох и вновь потащил эльфа по слежавшемуся насту. Поземка заметала следы; приближалась метель. Звезды мерцали и гасли, когда ветер гнал по небу клочковатые облака, сбивая их в снежные тучи.

Повалил снег, как будто бы со всех сторон сразу, огромные снежинки под порывами ветра летели то справа, то слева, вились под ногами, как маленькие смерчи. В двух шагах уже ничего нельзя было различить. Чувство направления все еще было с ними, и оба знали, в какой стороне черная башня, но в такую погоду легче легкого провалиться в трещину или, того хуже, в промоину во льду. Пантера остановилась, встряхнулась, будто мокрая кошка. Ее длинные усы заиндевели. Она свернулась клубочком, положив Итильдина между лап, и их стало заносить снегом. Холод как будто отступал, но эльф знал, что это ощущение обманчиво. Если метель продлится достаточно долго, они замерзнут насмерть. Или задохнутся под толщей снега. До чего же бессмысленно умирать вот так, в двух шагах от цели, даже не увидев Лиэлле…

Однако у судьбы были другие планы. Эльф и пантера почуяли их одновременно – людей из башни, пробивающихся сквозь буран навстречу. Знают, где и кого искать, подумал Итильдин с горечью. Глупо было надеяться, что их появление станет для Дэм Таллиан сюрпризом. Однако она отправила навстречу им спасителей, не убийц: иначе смысла не было ступать за порог. Зачем утруждать себя расправой с пришельцами, если буран убьет их вернее холодной стали. Но все же пантера предостерегающе зарычала, когда в нескольких шагах замелькал свет фонарей.

– Прижми уши, кошак облезлый! – отозвался молодой голос. Он говорил грубо, с ужасающим арисланским акцентом. – А то брошу вас тут в снегу подыхать!

Эльф успокаивающе погладил пантеру по лоснящемуся черному боку. Кто-то склонился над ним, посветил в лицо фонарем.

– Древний, ты живой? – спросил тот же голос. Не дожидаясь ответа, крикнул своим спутникам: – Протаптывайте дорогу, я сам его понесу.

Он приложил к губам Итильдина фляжку, поддержав ему голову. Знакомый вкус ледяной пьянящей свежести – чистейший снежный виноград в серебряной фляжке, инкрустированной перламутром. Сознание эльфа прояснилось, и слабость отступила, но не слишком далеко. Даже снежный виноград был неспособен превозмочь долгие месяцы лишений.

– Какой ты легкий. Кожа да кости, – сказал человек, поднимая его на руки. Голос его будто бы дрогнул. – Никому еще не удавалось дойти до Края Мира. Никому.

На мгновение Итильдину показалось, что вместо лица у человека сгусток черноты, окруженный шевелящимися змеями, а вместо глаз – всполохи голубого огня. Он моргнул, и наваждение исчезло. На него смотрел темнокожий фарри, волосы его, заплетенные в множество косичек, выбивались из-под капюшона. Без сомнения, он вел свой род от банухидов – кочевников, что населяют восточные пустыни Арислана. Банухиды отличались более темным цветом кожи и белками глаз с синеватым отливом. А еще религиозным фанатизмом и жестокими нравами. Но человек прижимал его к себе нежно, будто ребенка, и в глазах его стояли слезы. Это было последнее, что запомнил Итильдин, перед тем как позволить себе соскользнуть в беспамятство.

Он очнулся на широкой кровати под парчовым балдахином, расшитым узором «северное сияние». Комната была убрана богато, но безлико. Вряд ли кто-то использовал ее постоянно. Окон не было, только камин и массивная дверь с крошечным витражным окошком. Другая дверь, скрытая занавеской, по всей видимости, вела в уборную и купальню.

Рядом, сбросив с себя шкуру белого медведя, служившую одеялом, спал обнаженный Кинтаро. Как видно, зверя его накормили, и он набрал достаточно сил для метаморфозы. Итильдину хотелось прикоснуться к нему, обнять, но другая жажда заглушила его порыв. Где-то здесь, в башне, был Лиэлле. Или хотя бы его следы, его вещи. Или хотя бы коварная чародейка, с которой наконец можно встретиться лицом к лицу. Он спустил ноги с кровати, проверил дверь. Заперта, как и следовало ожидать. Дверь открывалась вовнутрь, так что выбить ее невозможно. За ней, насколько можно разглядеть из окошечка, тянулся пустой коридор без окон. Наверное, подвал или нижние этажи башни. Он заглянул в камин. Дымоход перегораживала железная решетка. Понятно, что-то вроде роскошной тюрьмы.

Прежде чем вернуться в кровать, Итильдин сбросил облегающие шелковые штаны – единственный предмет одежды, которым его снабдили из уважения к эльфийской стыдливости. Можно подумать, от нее хоть что-нибудь осталось за эти годы. Он залихватски стиснул член Кинтаро, который тотчас под его рукой воспрянул к жизни, и сообщил без обиняков:

– Я не трахался пятьдесят семь дней! – понимая, что в точности копирует кавалера Ахайре, его развратный тон и шаловливые жесты.