Несостоявшаяся ось: Берлин-Москва-Токио - Василий Молодяков

Следует напомнить, что представляли собой тогда германо-румынские отношения. Румынию обычно называют «саттелитом» Рейха, не вникая в подробности, но на деле все было сложнее. Ультранационалистическая, пронацистская и юдофобская «Железная гвардия» капитана Кодряну возглавляла оппозицию режиму короля Кароля II, непопулярного, но усиленно цеплявшегося за власть. Убийство арестованного Кодряну «при попытке к бегству» и репрессии против «гвардистов» вызвали резкое недовольство в Берлине и поставили отношения на грань разрыва. Балансировавший между враждовавшими друг с другом силами, король проводил политику, получившую ироническое название «игры на двух столах»: он был вынужден ввести в правительство в качестве вице-премьера нового лидера «Железной гвардии» Сима, но всеми силами старался не допустить его до участия в управлении страной. В результате территориальных переделов страна, как и следовало ожидать, погрузилась в состояние, близкое к хаосу. Германию это не устраивало, поэтому в начале сентября в Бухаресте произошел государственный переворот, отстранивший от власти Кароля II и его всесильную любовницу Магду Лупеску – «рыжеволосую Эсфирь», как ее называли в антисемитских листках. На престол был возведен молодой король Михай, будущий кавалер советского Ордена Победы и будущий изгнанник, а реальная власть сосредоточилась в руках генерала Иона Антонеску, настроенного абсолютно прогермански. «Игра на двух столах» закончилась. Румыния полностью оказалась под контролем Рейха.

«Бессарабский вопрос» был решен, однако осадок в советско-германских отношениях остался. Сторонам удалось договориться по конкретным проблемам (прежде всего это касалось судьбы и интересов фольксдойче, переселенных в метрополию также и из Литвы), но в Берлине с тревогой ждали новых сюрпризов Москвы: СССР стал проявлять повышенный интерес к Ирану, публично называя его позицию «странной и двусмысленной» на основании… «трофейных» документов из «Белых книг» МИД Германии, – и, похоже, тоже решили не советоваться заранее, а оповещать об уже принятых решениях. Так было в июле с мюнхенскими германо-итало-венгерскими переговорами, затем с зальцбургскими встречами Гитлера и Риббентропа с премьерами Румынии и Болгарии, так было в конце августа с Венским арбитражем о венгерско-румынском территориальном споре. Обстановку несколько улучшила годовщина пакта о ненападении, с помпой отмеченная прессой обеих стран. Приближалась осень – а с ней события исключительной важности.

Глава седьмая «ЗАРЯ НОВОЙ ЭРЫ»

На наших глазах меняется весь мир. Меняется с быстротой неслыханной и невиданной. Локомотив истории – это теперь не плохонький паровоз девятнадцатого столетия, а мощная машина, которая с невероятной скоростью мчится вперед… Карта мира изменилась, границы на ней вычерчены совсем по-иному, переменились ее цвета.

Глядя на эпохальные события, происходящие в Европе и Азии, не приходится сомневаться ни в причинах, вызвавших к жизни пакт между Японией, Германией и Италией, ни в долге, который они этим на себя принимают.

Пока, после «пакта Молотова-Риббентропа», самурай Осима был вынужден «пить кипяток» в Берлине, его коллега Сиратори в Риме немедленно попросил об отставке. Узнав о заключении советско-германского договора, он, надо полагать, пережил сложную гамму эмоций. С одной стороны, немцы откровенно и оскорбительно обманули потенциальных союзников и похоронили Антикоминтерновский пакт де-факто, если не де-юре, нарушив секретное соглашение. С другой стороны, Риббентроп говорил о такой перспективе еще в апреле, но тогда его никто – кроме Сиратори! – не хотел слушать, подозревая в словах рейхсминистра очередной блеф. В конце концов, в случившемся виноваты сами японцы: до бесконечности оттягивая принятие решения об альянсе, они толкнули нацистов в сторону вчерашних злейших врагов. Япония осталась без каких-либо шансов на помощь Германии против СССР, но зато могла рассчитывать на содействие Берлина в урегулировании отношений с Москвой – а положение на Халхин-Голе явно требовало скорейшего мира. Сиратори видел, что сбылись все его прогнозы и предостережения, ни одному из которых не внял Арита. Япония осталась без союзников. Кабинет, принимая ответственность за дипломатический провал, ушел в отставку, сделав это вдвойне вовремя, дабы не иметь дела с еше более сложной ситуацией.

Оставаться в Риме не имело смысла, потому что в условиях начавшейся войны и отсутствия союзных отношений с кем-либо в Европе Япония не играла и не могла играть здесь никакой реальной роли. Разумеется, Чиано не удерживал Сиратори, как Риббентроп удерживал Осима, да и в министерстве предпочли поскорее вернуть мятежного посла домой, чтобы иметь возможность лучше контролировать его. Получив 2 сентября официальное уведомление об отзыве и разрешение вернуться в Японию, он стал готовиться к обратному пути. В тот же день он посетил своего германского коллегу Макензена и, проинформировав его о предстоящем отъезде, сказал, что собирается ехать через Москву и был бы рад по пути встретиться с Риббентропом в Берлине. Коснувшись последних событий, Сиратори заявил, что смена кабинета в Токио не означает краха задуманного альянса, а напротив, может увеличить его шансы и что она смягчила недовольство по поводу советско-германского пакта. Теперь и Япония начнет работать над сближением с Россией – через экономические переговоры и, возможно, вплоть до пакта о ненападении. Мотивом своей отставки посол назвал стремление непосредственно и, соответственно, более активно участвовать в принятии решений в Токио. Макензен немедленно сообщил в Берлин и через два дня получил ответ: Риббентроп будет рад встретиться с Сиратори в Берлине и предписал поддерживать с ним контакт.

Прощаясь, Сиратори сказал, что хотел бы еще побеседовать с советником посольства Плессеном. Почему он захотел встретиться именно с Плессеном и ему, а не послу, детально изложил свои взгляды на происходящее, неясно, но меморандум об их беседе, немедленно посланный Макензеном начальству, весьма интересен. Главной темой разговора, состоявшегося 4 сентября, стали отношения обеих стран с Советским Союзом в свете пакта и его последствий. Сиратори напомнил, что он неизменно выступал за скорейшее заключение альянса трех держав и вовремя уведомил Токио, что если альянс не состоится, то Германия, как и предупреждал его Риббентроп, пойдет на оперативную нормализацию отношений с Москвой. Но его не послушали, а Осима упорно утверждал, что ни о каком советско-германском сближении не может быть и речи и что это откровенный блеф. «Осима – как солдат – таких вещей совершенно не понимает», – добавил Сиратори [Вспомним его фразу, сказанную Осима после разговора с Риббентропом ночью 20 апреля: «Ты – сын военного министра, тебе этого не понять. А я – сын крестьянина из Тиба».]. Затем он сообщил, что посол в СССР Того получил указание приступить к урегулированию пограничных проблем и подготовке торгового договора. В Токио ожидают, что в ходе переговоров Москва предложит заключить пакт о ненападении, на который Япония согласится при условии прекращения советской помощи Чан Кайши. Сиратори раскритиковал инструкции: Россия сама никогда не предложит заключить пакт, исходя из неудачного опыта прежних попыток, поэтому наилучший вариант – германское посредничество, так как сам по себе пакт очень желателен. Интересно, что теперь он уже не настаивал на встрече с Риббентропом, уклончиво сказав, что еще не выбрал маршрут (Плессен отметил это). Коснувшись Антикоминтерновского пакта, Сиратори сказал, что в изменившихся условиях «никто не может просить страну совершать самоубийство ради пакта». Возможно, ему вспомнились сказанные еще в 1932 г. и получившие широкий резонанс слова известного японского дипломата и публициста-либерала Нитобэ по поводу Антивоенного пакта Бриана-Келлога: «Ни один народ не пойдет на самоубийство ради соблюдения статьи в договоре».[465] Теперь общим «врагом номер один» вместо России стала Великобритания, суммировал Сиратори. Улучшение японо-советских отношений будет на пользу Германии, потому что ослабит Великобританию и может предотвратить вмешательство США в конфликт. В заключение он довольно оптимистически оценил шансы заключения мира после разгрома Польши, поскольку ни одна из сторон не готова к затяжной войне и не стремится к ней.[466]

В следующие дни Сиратори окончательно раздумал ехать домой через Берлин и Москву, заказав билеты на трансатлантический рейс в Америку. Причина этого решения не ясна: он волен был выбирать себе маршрут и как будто постарался уклониться от встречи, о которой сам же просил. 9 сентября Макензен сообщил в министерство, что Сиратори, оповещенный о готовности Риббентропа принять его, «глубоко сожалеет, что не может увидеться» с ним. То, что он хотел сообщить рейхсминистру, сообщит ему Осима, который теперь собирается на несколько дней в Рим (сведениями о его приезде в Рим в сентябре 1939 г. мы не располагаем, но позже он возвращался в Японию через Италию и США). Все это выглядело, мягко говоря, неучтиво – особенно с учетом вполне дружеских отношений Сиратори и Риббентропа. Несостоявшийся визит стал предметом обсуждения на Токийском процессе: представляя телеграммы Вайцзеккера и Макензена, обвинение обращало внимание, что инициатива исходила от Сиратори. Он резонно парировал, что если бы действительно хотел встретиться с министром, то съездил бы в Берлин без малейшего труда.[467] Но интригующая история их «невстречи» ясней от этого не становится.