Екатерина Великая (Том 2) - А. Сахаров (редактор)
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да, да… Взмылили мы треклятых забияк, – своим резким тоном и обычной грубоватой манерой заметил Чертков, – не сунутся, леший бы им и два водяника в зубы! Одно жаль: немцу пришлось такую славную баталию для матушки выиграть… Словно своих, русских генералов мало?..
– Вот, вот, святое, разумное слово твоё, батюшка, куманёк, – быстро закивав головою, вмешался Салтыков, – и я то говорил! Нешто брат мой не сумел бы с такими чудо-молодцами шведов отдубасить? И дома бы всё осталось. А то скажут: не умеют свои генералы войсками командовать. Из-за границы товар выписываем, принцев заморских выкликаем… Да… кхм-кхм-кхм… – вдруг спохватился и закашлялся хитрец, – впрочем, её воля, матушки нашей!.. Ей лучше знать в своём дому, что к чему… Куда квас, куда говядинку…
– Вот, вот, вот: куда говядинку! – подхватил Чертков, довольный выражением.
– А что так запоздал, батюшка, ваше сиятельство? – обратился Безбородко к Салтыкову. – Раньше не видел я тебя, отец, Николай Иваныч. Думалось бы, из первых тебя здесь видеть нынче придётся.
– Я и то раньше тебя заявился, Александр Андреевич. Хоть и не так рано, как думалось… Задержка вышла по дороге… Из Павловска я сюда прямиком ехал, да около часу переждать пришлося.
– А, значит, и вашему сиятельству охота большая встретилась? – спросил Голицын. – Я из-за неё торчал тоже в карете сколько. Жаль, не видел вас…
– Какая охота? Что за остановка?
– А это, изволите ли видеть, граф, – стал пояснять с язвительной улыбкой Безбородое князь Голицын, приверженец Потёмкина, – на радостях, должно быть, что от светлейшего назначение пришло господину Платону Зубову, в корнеты кавалергардов возведён, – охотой утром тешился… Доезжачие зайца уследили, спустили своры: как раз на проезжей дороге, под Петербургом… И почитай, час целый никого не пропускали по дороге, ни взад, ни вперёд… Кареты, курьеры, обозы, пешие – все так лагерем по обе стороны и чернеют, смотрят, ждут… Что будет? Рога трубят, псы лают… Улюлюкают псари… Уж как серый из озимей выбежал, а за ним проскакали оба брата, в другом поле, по ту сторону дороги, косого настигли, – тогда и проезд свободный стал… Вот каковы у нас случаи бывают, государи мои…
– Что же, охотой полезно тешиться… Дело не дурное, – осторожно заметил Безбородко, видя, что все молчат.
– Что кому. Вон, светлейший на Дунае, на Днепре турок гоняет, фортеции[151] у них берёт… Львам подобно, отличаются многие… А мы тут зайцев струним!..
Своё колкое замечание князь Голицын подчеркнул язвительной, полной пренебрежения улыбкой.
Но Салтыков не дал в обиду своего ставленника.
– А что поделаешь, батенька, ваше сиятельство… Где же их тута у нас львов найти, когда больше зайцы кругом бегают, кору гложут! – явно намекая на прозванье, данное князю Голицыну, съязвил в свою очередь фельдмаршал, устремляя своё маленькое личико и острый носик прямо к лицу вспыхнувшего, обозлённого намёком князя.
Ничего не говоря, отошёл Голицын от компании, как будто увидав вдали знакомого, к которому надо было подойти.
– Не любит! – почти вслух за спиной отходящего продолжал Салтыков. – Сам небось лаком на чужой счёт пройтися… А чуть самого дело коснётся, он и зубы свои заячьи ощерит и ушами запрядает… Прямой «зайчик»!.. Хе-хе-хе!.. Кх-кх… Ох уж эти мне придворные лоботрясы!
В эту минуту в приёмной появился маркиз Сегюр.
Среди чопорных и малоподвижных русских вельмож, которые казались такими неприступными и величественными, даже если природа не одарила их внешней представительностью, галльская фигура ловкого маркиза мелькала живым метеором среди неподвижных светил.
Он заскользил от группы к группе, от кружка к кружку, везде являясь желанным собеседником, находя для каждого приятное слово или интересную новость, занимательное сообщение.
Наконец француз расшаркался и с группой, в которой продолжал стоять Салтыков.
– Мой искренний привет вашему сиятельству… – первому поклонился он Салтыкову. Затем расшаркался с Безбородкой и Чертковым, отдал поклон Моркову: – Граф! Мой генерал!.. Добрый день, ваше превосходительство. Сейчас выйдет и уважаемый наш Платон Александрович. Он с братом уже с четверть часа, как явились с охоты, и теперь переодеваются, как мне сообщил всеведущий господин Захар… Тогда и узнаем последние новости о здоровье императрицы, которое так заботит и меня, и весь наш двор… Мой государь поручил мне сообщить самые подробные сведения на этот счёт. Не могу ли я у вас, государи мои, услышать что-либо утешительное?
– Утешаться нет особой причины, ибо и печали не видим большой. Нездоровье со всяким приключиться может… О чём же тут особые ноты писать?
– О, конечно, конечно! – поспешно согласился уклончивый, ловкий дипломат. – А вот и младший брат господина Зубова. Значит, скоро явится и старший. Тогда всё узнаем… Пока, может быть, тут что-нибудь услышим…
И юркий француз скользнул дальше навстречу Валериану Зубову, который успел переодеться с охоты и явился раньше Платона в шумной, блестящей толпе пышных вельмож, очень внимательно, даже с оттенком почтительности принявших этого мальчугана, брата фаворита и личного любимца Екатерины…
Блестящие кафтаны, золотые и серебряные позументы, осыпанные драгоценными каменьями, пряжки, шпаги, пышные платья придворных дам, их бриллианты, высокие, пудреные причёски мужчин и женщин – всё это придавало какой-то особенно праздничный вид собраниям при дворе.
– Идёт, идёт! – неожиданно послышались голоса в группе, стоящей ближе других от дверей, ведущих в апартаменты фаворита.
Чуткое ухо придворных заслышало за дверьми приближение баловня судьбы, и все заволновались сильнее. Группы пришли в движение. Из углов вышли многие, до сих пор стоявшие в стороне, чтобы очутиться на пути, попасть на глаза любимцу Екатерины, удостоиться от него кивка головы, услышать словечко…
Два негра-служителя распахнули тяжёлую дверь и стали по бокам её, как живые изваяния из эбенового дерева.[152]
Любезно и снисходительно отвечая на приветствия и отдавая поклоны, Зубов довольно торопливо, с озабоченным видом направлялся к покоям императрицы, и многие, питавшие надежду перехватить фаворита и узнать от него кое-что или попросить о своих делах, ограничивались глубокими поклонами.
Только завидя Салтыкова, фаворит замедлил шаги и первый свернул к нему с приветливым и почтительным поклоном.
– Ваше сиятельство! Каковы в здоровье своём? Слыхал, припадки у вас начались? Теперь, видимо, миновало, благодарение Богу?
– Полегче малость, голубчик мой. Спасибо, не забыл старика. Сказывали мне: справляться присылывал… Помнишь старое – и Бог тебя не забудет…
Платон в это время обменялся приветствиями с Безбородко, Морковым и другими, подошедшими к группе, чтобы хоть краем уха услышать что-нибудь новенькое.
– А что матушка наша? Как ей?
– Да утром, ваше сиятельство, лучше было. Мне приказать изволила, чтобы поехал освежился, поохотился. А тут вдруг, говорят, снова доктора звали. И сейчас он там. Вы уж простите, я тороплюсь…
– Иди, иди с Богом. Узнай и нам скажи…
Зубов пошёл дальше. Но у самых дверей, отделясь от остальных групп, его поджидали Валериан с Сегюром.
– Рад видеть вас, маркиз! – предупреждая вопросы, заговорил Зубов. – Вы не уедете? Я, должно быть, скоро вернусь сюда, и тогда потолкуем. Есть кое-что новое. Пока, на лету, могу вам сказать одно: мои предположения о влиянии светлейшего оказались справедливы. Даже в последнем письме князь прямо пишет: «России, при её слабости, в годину смут благоразумнее всего обратиться к Англии. Несогласно со здравой политикой особое приближение послов Австрии и Франции. Холодное отношение к другим вызывает, как слышно, сильное недовольство и может повести к осложнениям»…
– Значит, мне предстоит опала, а пруссак и лорд Уайтворт войдут в милость? Так я понял ваше любезное и дружеское сообщение?
– Нисколько. Мы ещё поборемся… Хотя великаны-циклопы сильны, но у нас есть русская пословица: «Не в силе Бог, а в правде»…
– А у нас, у французов, – другая: отсутствующие всегда не правы! – улыбаясь и снова повеселев, прибавил Сегюр.
– Пожалуй… Поэтому… Но об остальном после. Я спешу узнать, что с императрицей. Ещё увидимся. Валериан, пойдём со мной!..
Оба брата скрылись за дверью, ведущей в покои Екатерины.
– Видели, государь мой, – зашептал неугомонный «Зайчик» Голицын, – как наш сокол французика подмасливает? Тут руки греет. А сестричка его, Жеребчиха, с английским послом, с Уайтвортом, шуры-муры завела. Оттуда тоже золото польётся ручьём. Папенька в Сенате с живого-мёртвого кожу драть стал, сказывают, как его в прокуроры постановили… И братьев пристраивает… Истинно, благодетель для семьи наш «Зубок» дорогой… Ха-ха! Как полагаете, ваше превосходительство? Теперь, сказывают, спит и видит фаворит, светлейшего бы ему сковырнуть. Сам перед ним колечком вьётся. Письма пишет сладкие… А корешки свои всё больше и больше впускает… Ловко, не правда ли?
