Екатерина Великая (Том 2) - А. Сахаров (редактор)
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Немного, ваше величество. Служба… И далеко я, собственно, состою…
– Узнаете поближе… В Зимнем, в Таврическом[138] почти тоже, что и здесь. Только шумнее, народу служебного и чужого больше… Сядемте, если хотите. Ноги у меня уж не так неутомимы, как раньше… Так. Мы не будем звать Анну Никитишну. Она занялась своими коллекциями. Придёт к мавританской бане… Мы условились. Ну-с, так вот мой день… Встаю я в шесть, зимою в семь. Одна сижу за делами, за письмами, за своими скромными сочинениями… Я познакомлю вас… Так часов до восьми, до девяти. Пью чашку кофе. С девяти начинаются доклады, приёмы. Их много: секретарей, министров, начальников главных по войску, по Сенату, по духовным делам. У всех свои дни. Скоро присмотритесь… Так возимся до полудня. Тут кончается главная моя служба государству. Самая тяжёлая и важная. В полдень является старик мой, Козлов. Треплет мои волосы, и пудрит, и чешет, как ему угодно. Он уж знает мой вкус и что к какому дню идёт. В это время кто-нибудь приходит ко мне, чтобы я не слишком скучала. Болтаем и в уборной, пока мне дают мой лёд, и я тру себе щёки. Это мне сберегло мой цвет лица… Горжусь. Смотрите: ни крошки румян… Ха-ха-ха… Он всё краснеет! И так дальше. Перехожу в спальню. Тут уж брюзга моя, Матрёна Саввишна, берёт меня в свои руки, снимает милый утренний капот, рядит меня вот в такое платье, меняет чепец… Словом, наряжает в парадный мундир, средний, так сказать. До двух выхожу к моим друзьям и придворным, которые собираются перед обедом. Болтаем, смеёмся, если есть чему. По праздникам тут бывают и послы… Кстати, вы… у вас очень хороший французский говор. Напоминает мне Сегюра. Вы знакомы с графом?
– Немного, государыня…
– Вам надо ближе сойтись. Это – мой большой друг и прекрасный человек, достойный подражания во всём… Рыцарь вполне… Но это – потом. В два – обед. В среду, как сегодня, и в пятницу я пощусь. Для народа, конечно. Чтобы это знали, не считали меня «немкой», чужой… Я слишком люблю мой народ и мало обращаю внимания на услаждения вкуса. А вы как на этот счёт?
– Солдат не должен разбирать питья и еды, государыня.
– Не должен – это ещё не значит, что не умеет или не хочет. Вы, должно быть, лакомка, судя по вашим губам… Ничего, это не грех. После обеда, летом, если нечего делать… Если друг, который у меня есть, занят, я иногда отдыхаю на диване часок. Зимой никогда не сплю днём. Потом являются докладчики с иностранной почтой… Мой «генерал», как я зову Бецкого, приходит порою с новым проектом грандиозного благотворительного учреждения или просто с книгой. И читает до шести. Теперь он болен, слаб глазами. Я очень его люблю… В шесть – второе собрание, часов до девяти. Зимой по четвергам – малое собрание в Эрмитаже, как вам известно. По воскресеньям – там же игра, маскарад. Вечерами – карты, пение, музыка. В десять – я иду к себе. Выпиваю свой стакан воды – и свободна от всех дел… Сама себе хозяйка… До утра… А там всё снова, как заведённые часы. Вам не показалась бы скучной такая жизнь?
– Жизнь моей государыни? О, нет…
– Видите ли, самое важное для здоровья – не менять своих привычек. А я уж так привыкла. И должна беречь себя именно для службы моей, которая, говорят, небесполезна и для других… Вот теперь вы знаете мой день. А как проводите его вы? Какие у вас привычки, Зубов?
– Никаких нет, государыня… Службу свою несу, как и другие офицеры. Вам она ведома. А не занят, тогда…
– Гости, товарищи, пирушки, девчонки, как у всех… Молодость, знаю…
– Должен возразить, ваше величество. Лгать не могу. Не так оно у меня. Я нелюдим по душе. Дома больше сижу. Люблю книги… Музыке привержен. Пиликаю на скрипке порой… Конечно, как умею…
– Вот оно что! Да вы – клад! Мы вас попробуем на концертах, на наших маленьких. Я, сознаться, в музыке плохо понимаю. Да у нас все от неё без ума. Приходится иному певцу или балалаечнику вроде Сарти с гитарой его платить такие деньги, что двух храбрых генералов можно содержать… Нечего делать. При всех дворах музы… И у нас – музы… И чтение, и стихи, и пение, и рисование. Может, и с этим делом знакомы?
– Немного, государыня…
– Золотой мужчина! Вы скромность оставьте. Со мною будьте, как с собой. Я немного понимаю людей… Искренность, особенно в тех, кто мне приятен, я ценю выше всего…
– Слушаю, государыня…
– И исполняю, надо добавить по артикулу… Ха-ха-ха! Ну вот мы и познакомились друг с другом. А я отдохнула. Идёмте к сборному пункту. Нарышкина, пожалуй, уже ждёт нас…
Медленно двинулись они по аллее.
– Кстати: вы и с Вяземским знакомы? Нынче случайно зашла речь о батюшке о вашем… О службе его. Вас помянули. Князь что-то лестное выразил о вас. Это хорошо, если человека с разных сторон хвалят. Для него безопасней, чего бы он ни достиг. Меньше зависти. Судьба тебе даёт удачу, помогай, чем можешь, и другим. Я всегда старалась так делать. Моё правило первое: живи и жить давай другим…
– До того, что моя государыня и всю жизнь свою отдала народу и славе нашей…
– Ну, не всю уж. Уголочек небольшой себе оставила. Я тоже нелюдимка, как ни странно то слышать от меня… Среди толпы одинока хуже, чем вот теперь с моим молодым ротмистром, который так рыцарски помогает своей слабой государыне брести по прелестному парку. Но знаете, и тут немного воли давали мне… Есть люди… мною созданные. Я выковала им меч и копьё, одела в броню адамантовую[139]… А они и надо мною власть желают до конца забрать. В сердечном движении моём так же хозяйничать, как в войсках, в казне, в флоте. Мне надоело это. Я хочу чувствовать и думать, не оглядываясь ни на кого… Надеюсь, годы мои такие, – с иронической, горькой усмешкой произнесла Екатерина, – что могу сметь… И тот, кого хотела бы приблизить к себе, должен волен быть, как птица… Ни на кого не должен глядеть, только Бога бояться… и любить немного меня. Мне верить, меня беречь, мне говорить правду. Мне будет отрадно тогда, легко, хорошо. А ему и того лучше.
– Да, государыня… Да, выше счастья… Да может ли быть что лучше?..
– Не знаю. Очень уж изверилась я во всём… и во всех. Вон и этот дуб тонкой былинкой прорастал. А теперь – буйный какой, кудрявый… Всем соседям свет заслоняет. И той самой земле, из которой вырос, которая соками своими питала его. И люди так часто… Всегда…
– Нет, клянусь, не всегда, государыня…
– Дай Бог, дай Бог… Вы молоды… Очень даже. И худо это… и хорошо. Душа ещё мягка у вас, сердце нежно. Вас можно воспитать в прекрасном свете правды и долга.
– И любви, преданности до гроба… И благодарности свыше сил…
– Дай Бог, дай Бог… Ну, вот мы и пришли… А нашей милой Нарышкиной ещё нет. Хотите взглянуть на мой мавританский домик? Кстати, и ключ в дверях… Да, нынче… я и забыла… Середа у нас… моя холодная ванна. Я в это время принимаю очень холодную ванну. Врачи сердятся. А я привыкла и хуже себя чувствую без неё. Холод закаляет. Тело остаётся свежим, твёрдым, несмотря на годы. Вам тоже советую понемногу начать закалять себя. Войдёмте…
Небольшое здание причудливой архитектуры заключало в себе две довольно обширные комнаты в мавританском стиле с мягкими, низенькими диванами, разубранными дорогими коврами Персии, с грудами шитых подушек, с индийскими шалями вместо портьер и гардин. Белая ночь странно озаряла мелкий переплёт из цветных стёкол, вставленных в окна этих передних покоев.
Дальше, когда Екатерина распахнула небольшую резную, позолоченную дверь, Зубов увидел круглую комнату с застеклённым куполом. Сейчас здесь было темно. Только несколько мавританского стиля лампад озаряли мраморный пол и стены турецкой бани, где вдоль стен золотились свежие циновки, темнели мягкие подушки… Большая ванна, вернее, бассейн из фарфора был устроен в одном углу. Золотые краны несли в него холодную и тёплую воду. Золотые и серебряные кувшины и тазы стояли наготове вместе с остальными принадлежностями, необходимыми при мытье.
– Точный снимок с бани моего приятеля, султана, – с улыбкой заметила Екатерина. – Ну, вы идите в первый покой, подождите там. Я скоро тут пополощусь. Не будет вам скучно ждать?
– О, государыня…
– Опять краснеет… Уж не якобинец ли вы? Их цвет красный. Только, чур… сюда не вздумайте заглянуть… Мне Протасова говорила, какой вы шалун. Глядя на ваше невинное личико, этого не скажешь! Идите…
Слегка коснувшись его плеча, она толкнула его вперёд и потом закрыла неплотно дверь, за которой скрылся Зубов.
* * *Когда Екатерина, гораздо ласковее и сильнее прежнего опираясь на руку своего спутника, вышла из мавританского домика, на ближнем перекрёстке аллеи появилась фигура Нарышкиной с огромным букетом в руках.
– Мой друг, жива ли ты? Где вы пропадали? – громко, весело спросила её Екатерина, маня к себе. – Мы уже и ждать перестали. Думали вдвоём вернуться домой, как ни рискованно было бы такое появление небывалой пары в одиннадцать часов вечера.
